Просто друзья

— Минет, — будничным тоном ответил он.

— … а еще? — тихо спрашиваю.

— Еще… можешь первая меня поцеловать.

Он наклоняется ко мне. Его глаза темные, вижу в них свое отражение. И легкая улыбка трогает губы, его заводит эта игра. Как и меня, только в этом, опять же, не признаюсь.

Касаюсь его губ. Они правильные. Если бы их рисовали художники по классическим канонам, то пришли бы в восхищение от их пропорциональности. Они твердые, но почему-то сами поцелуи бывают мягкими. Мой Глеб Навицкий такой же твердый снаружи, крепкий, словно морской камень, но стоит пройти времени — и морские волны сгладят его поверхность, она больше не будет шершавой, станет гладкой. Это не сделает его мягким, но позволит ему стать обтекаемым. Я хочу стать его волной.

Я целую его как умею, ведь по сути это мой первый поцелуй, когда инициатором была я. Это и будоражит, и волнует. Только Глеб не дает мне насладиться таким уникальным моментом. Мой камушек прижимает меня к себе сильнее, поцелуй уже не такой невинный. Он — прелюдия к большему.

— Знаешь, как я понял, что у меня аллергия на шоколад?

— Ты правда хочешь об этой сейчас поговорить?

Я чувствую влагу между ногу и уже знакомый горячий клубок со своими нитями. Стоит ли умолять мужчину прекратить уже ненужные разговоры и оказать большее внимание своей женщине? Глеб же должен понять, что я хочу его сейчас не меньше, чем он меня.

— Я скажу. После седьмого кусочка дурацкой шоколадки я начал задыхаться. Не мог вдохнуть, горло словно пережали. Я чувствовал першение и непонятное мне жжение. Как сейчас. Шоколадка.

— Глеб, — теперь задыхаюсь я.

Чувствую его, каждую мышцу. Возможно, и каждую венку, такую родную и нужную мне. Он упирается головкой между ног, и дай Боже мне сил. Я на грани, потому что сама делаю бессмысленные попытки насадиться на член Глеба. Он дразнит меня, искушает, словно истинный дьявол. Водит головкой вдоль, но не проникает, только распределяет влагу. Это доводит до исступления, когда ты возбудилась до такой степени, что готова умолять этого дьявола, этого черта, сделать своей.

— Глеб…

— Что, Мила? — истинный темный, его голос из глубины.

— Прошу…

— Давай сама, скажи. Мне понравилось, как ты просила трахнуть тебя у стены.

— Трахни меня, — сдаюсь.

С первым толчком мир разбивается на две половинки, трескается. Желанная наполненность. Я говорила, что мне горячо? Нет. Горячо мне сейчас. Настолько, что пламя костра будет казаться легким касанием свечи. Если он дьявол, то я ведьма, потому что ради него готова гореть заживо на том костре, сотканном из наших желаний, наших движений, наших поцелуев, наших оргазмов.

Его движения резкие, глубокие. Они выбивают воздух из легких. Но мне не больно, уже нет. Они дарят наслаждение, невиданное ранее.

Оргазм накрывает. Разрушает меня, сбивает с ног. Я чувствую пульсацию внутри, между ног, влага стекает по бедру. Для меня все в новинку, но отчего-то хочу разделить это с Глебом.

Он кончает дьявольски красиво. Можно впитывать каждую эмоцию на его лице, любоваться каждой черточкой, пока глаза его закрыты, а рот приоткрыт, чтобы выпить воздух.

Глеб сжал меня, шумно вдохнув мой запах, смешанный с ароматом наших тел и нашей влажности. Пьянящая смесь, от которой закатываешь глаза от удовольствия.

— Бл*дская моя балеринка, — шипение, что кажется музыкой, усладой.

— Победитель мой, — голос немного хриплый, его не узнать.

День, который начался с такой высокой ноты, что не каждый ее возьмет. Но мы это сделали. Начали нашу симфонию именно так. Не с первого раза, нам пришлось приложить немалые усилия, чтобы получился отличительный дуэт. А потом было счастье.

— Закрой глаза! — говорит мне Глеб.

Он привез меня в какое-то секретное место, о котором я даже не догадываюсь.

— Я буду подсматривать, — улыбаюсь, невозможно сдерживать улыбку, что исходит от сердца.

— Ну уж нет, — Глеб берет мой шарф и завязывает мне глаза. Нежно целует в губы. А потом тишина.

— Глеб?

— Я тут, ничего не бойся, — он берет меня за руку и куда-то ведет.

Ступеньки, пролеты, снова ступеньки. Я чувствую сладкий запах, очень похожий на карамель. Он пробивается первым. Потом пыль. И туалетную воду Глеба, тяжелую, с сандаловыми нотками.

Под ногами мягкий ковер, потому что звук своих каблуков я не слышу, они утопают в нем.

Его руки мягко ложатся на мои плечи. Приятная тяжесть. А потом я открываю глаза, немного щурясь от света. Не понимаю, где я нахожусь и что вокруг меня.

— Глеб, это же… Боже!

Прохожу вглубь зала. Он большой, больше, чем я себе представляла. Вообще все, что я раньше представляла, не то. Даже отдаленно. Наши ожидания не оправдываются. Но я благодарна за это. Благодарна Глебу, что мой жесткий камушек уже окутан уютной морской волной, его неровность начинает стираться.

Воспоминания из дневника Милы

Зал был пуст. Горел тусклый свет. А на белом экране, что напротив кресел, еще не было картинки. Именно так я все себе и представляла.

— Выбирай любые места, — Глеб разводит в стороны руки, демонстрируя весь зал, что и правда был как на ладони.

— А какие лучше?

— Ну… мне нравятся те, что на последнем ряду. Но так как мы одни сегодня, то места не играют роли.

— И все же.

— В центре. Говорят, что звук стекается именно в середину зала, и картина фильма кажется более полной.

— Тогда в центр.

Я отсчитываю ряды, чтобы понять, где та самая середина. А потом прохожу вдоль ряда, отсчитывая уже кресла.

— Думаю, тут. — Я сажусь в центр. Очень значимые цифры: десятый ряд, десятое место. Красивая цифра. Будто получил максимум баллов.

— Блин, забыл. Сейчас вернусь.

Глеб вышел, оставляя меня одну. В зале тихо, я чувствую запах пыли как в коридоре. Что странно, мне он нравится. Есть люди, у которых в памяти всплывают важные моменты, стоит им вдохнуть аромат, который они слышали именно в ту минуту. Я помню запах роз, нежный, но со сладковатыми нотами — сад Натальи Матвеевны, а следом и первое знакомство с Глебом. Помню запах жареной картошки и бургера, очень странный запах, но в памяти всплывают картинки нашего с Глебом свидания, назову его так. Запах ели и запеченной утки — Рождество дома, паленая резина — первые в жизни гонки, новая книга, что еще хранит запах типографии, — библиотека отца, где мне рассказали о моем замужестве с Глебом. Теперь еще пыль и попкорн — кинотеатр, куда пригласил меня Глеб Навицкий.

— Карамельный — для тебя, соленый — для меня, — Глеб вернулся быстро, неся в руках две больших картонных коробки.

Беру одну штучку, сладкую, отправляю в рот. Приторная сладость до жжения на кончике языка. Кроме запахов, человеку свойственно и запоминать вкусы. Я запомню именно этот. Даже самый дорогой и вкусный Швейцарский шоколад не будет достоин моего внимания — истинное наслаждение именно эта карамель, от которой будет тошнить и болеть живот. Но он важен. Как и этот запах пыли, этот кинотеатр, этот день.

— Вкусно, — говорю я.

— Попробуй соленый. Мне он больше нравится.

Отправляю в рот воздушную кукурузу. Рецепторы языка в бешенстве от контрастности. Как тысячи фейерверков, что взорвались в моем рту. Полярно, но прекрасно.

— Спасибо. Вкусно. Но я остановлю свой выбор на карамельном.

— Так и знал, что ты сластушка.

— А ты — нет.

— Ну почему же, — Глеб смотрит на мои губы.

— Шоколад не в счет, — уловила я его намеки. — Помимо него, есть что-то, отчего можешь потерять голову? Ириски, карамельки? Блинчики?

— Наверное, кекс с изюмом. Или как его называют? В общем, то, что готовят на Рождество в Европе. Только без орехов. Помню давно, еще до всей этой вечной истории с Англией, мы с семьей справляли Новый год дома. Мама приготовила такой кекс. И мы все вместе его ели и запивали вкусным чаем с мятой. Было здорово. Смех, теплые истории, воспоминания, — Глеб говорил тихо. Я понимаю, как ценно это для него.