Страница 31 из 57
— Если честно, все считают тебя мажором. Никто не знает, как ты себя поведешь в таком баре. Вдруг обсерать все начнешь, потому что оно какое-то не такое. А мы любим здесь зависать. Бармен, — он помахал ему рукой, — классный парень. Он открыл это место с другом, сейчас тот трудится на кухне. Ребята здесь днюют и ночуют. Это дело их жизни. Да и нравится нам тут. Не хотелось бы слушать дичь от таких как ты.
— От таких как я?
— Ну… привыкших к роскоши что ли… — пытается он красиво сформулировать мысль. Говоря другим языком, что я зажравшаяся мразь.
— Мне здесь нравится, — решил ответить я.
— Это здорово. Правда. Я вот не мечтаю о чем-то подобном.
— А о чем мечтаешь? — зачем-то спрашиваю я, хотя мне никогда не были интересны чужие мечты.
— Если честно… Я представляю себя состоявшимся мужчиной, у которого будет красавица жена, пару ребятишек. Хочется показывать им мир, учить. Чтобы все было по-нормальному, а не как у меня.
— Думал, твоя мечта это выиграть Гран-при?
— Это… да, это тоже мечта, — он улыбнулся, — а что ты, Глеб? Твоя мечта?
Я ответил про гонки, про скорость, про наслаждение победой и брызги шампанского. Это моя мечта. Марат только усмехнулся.
Он стоял в коридоре и смотрел на меня, все еще одетый в такой же нелепый пуховик, что и тот подросток за окном. Только этот придурок был в красной шапке с жутким помпоном на макушке. Улыбался.
— Что смотреть будем? — решил я остановить его таким вопросом.
Марат наскоро снял с себя верхнюю одежду, снова бросив ее куда-то в угол, и прошел в комнату. Так шустро он это сделал, что я только успевал удивляться.
— Я короче тут подписку оформил, — Марат взял пульт в свои руки, — сейчас настрою и найдем что-нибудь. Комедия? Боевик? Ужасы? А, может, мелодрама? — издевается этот придурок.
— Ты знаешь, что ты придурок? — в моем голосе нет злости, негатива, по крайне мере я их не вкладывал.
— Да ты тоже, — мы заржали. Черт, он прав, два придурка, два друга.
Мы пили пиво, ели чипсы с ужасным вкусом. Лобстер — было написано на пачке. Производители вообще в курсе, какой лобстер на вкус? Но Марату зашло, его пачка опустела первая, пришлось отдать ему свою.
Мы смотрели Форсаж. Что же еще могут смотреть два гонщика? Все части. На часах было три часа ночи, но спать не хотелось, хотя завтра мне с утра ехать в офис. Единственное, что я не бросил, это работа. Отец, наверное, в полном шоке, ведь я оказался таким дисциплинированным и ответственным. А я в шоке от себя, что втянулся.
— Ты к Милке когда вернешься? — этот придурок подал голос.
— Не знаю.
— На х*ра ты от нее вообще ушел?
— Честно?
— Ну врать будешь кому-нибудь другому.
— Испугался.
— Что влюбишься?
— Ты когда-нибудь любил?
— Да х*р знает. Наверное, когда полюбишь, ты точно не спутаешь это чувство с простой симпатией.
— Вот я никого и никогда не любил.
— Просто трахал? — мы снова синхронно засмеялись. С ним легко, с Маратом. Я просто Глеб, его друг, гонщик, а не мажор из богатой семьи.
— Ага.
— А Милку?
— Черт, Марат… что ты хочешь услышать? — начинаю раздражаться я.
— Ты точно придурок, если думаешь, что она очередная девчонка, пусть и является твоей женой. Она — другая, разве ты этого не видишь?
— Да вижу я, все вижу.
— Тогда иди и люби ее. А то вас как свели, так и разведут.
— Пусть только попробуют забрать мою балеринку, — улыбнулся я не столько Марату, сколько своим мыслям и себе.
Глава 21
Воспоминания из дневника Милы.
Дорогой мой дневник, можно ли выделить самый счастливый день моей жизни? Боюсь, это задача мне уже не под силу.
Изначально мне казалось, что самый незабываемый и волшебный день — мое поступление в академию, когда я стала на шаг ближе к своей мечте. Потом выступление, долгожданное представление, на которое мы идем всей семьей, мой день рождения, знакомство с Глебом. Дней много, самых разных. Для них у меня отдельное место здесь, в сердце, и много строк в дневнике. Но сегодня был поистине ошеломительный день. Он не сравним ни с одним из прожитых мной.
Я проснулась поздно. Для своего обычного распорядка дня, разумеется. Но в единственный выходной могу себе позволить. Не часто, но так приятно выключить будильник и, потянувшись, повернуться на другой бок и досмотреть сон, очередной, в котором Глеб рядом, говорит приятные и романтичные слова. Он осыпает меня поцелуями, нежно. В моем сне именно так. И только настоящая я знает, что ему это чуждо и мне это не надо.
Все говорят, мы разные. Да, это так. Он не знает, что такое тондю и пур ля пье, а я не имею ни малейшего представления о двигателе машины и тормозном пути. Мы нашли наши маячки, точки соприкосновения, за которые цепляемся, как за спасательный круг. Но мы не тонем, и помощь нам не нужна.
Утро — моя нелюбимая часть дня, особенно в зимнее время. Это сущее наказание — откидывать одеяло и опускать ноги на прохладный пол, когда мыслями ты еще во сне. Но сегодня все иначе. Солнце морозного утра другое, нежели весной или летом. Сейчас оно резкое, слезы скатываются против воли. И самое печальное, что оно не греет. Теплые лучики — прерогатива только весенних месяцев. Но даже так я счастлива.
Опускаю ноги на пол, он прохладный, поэтому сразу надеваю теплые носки. Потягиваюсь, разминаюсь. Как говорят преподаватели в академии, нужно похрустеть косточками.
— Бл*ть, это что такое? Ты жива? — Глеб проснулся резко, очевидно его разбудил хруст, когда я вытягивала ногу, разогревала мышцы.
— Я разминаюсь, не обращай внимание.
— Да как тут не обращать внимание? Вдруг, ты сломалась, с кем мне трахаться?
— Глеб? — его шутки пошлые, мерзкие, низкие, но они мне нравились всегда.
Он сонный, волосы спутаны. Сначала широко зевнул, а потом, сощурив глаза, нагло посмотрел. И взгляд этот красноречивый. Ему не надо говорить о своих желаниях, все написано на его лице.
— Иди сюда, — ладонью похлопывает по пустующему месту рядом с собой.
— Глеб…
— Иди. Сюда, — голос уже не сонный, в нем прорезываются властные нотки.
Я послушная жена. Подчиняюсь. И мне это нравится.
Глеб хватает меня за руку, стоило мне подойти чуть ближе. Он сразу заваливается сверху. Его резко становится много: ожоги от его губ на шее, следы его рук на груди, что потом опускаются ниже, к животу. Он проходится поцелуями, влажными, по тонкой коже. Мне становится щекотно, когда Глеб оставляет поцелуй на косточке таза. Смеюсь. Но только Глебу не до смеха. Угрюмо посмотрел на меня, словно я позволила себе то, что не должна. Но оба понимаем, что это игра.
— Мне приятно, когда ты целуешь меня здесь, — показываю на шею, — и здесь, — очередь ложбинки между грудей.
— Понял.
Глеб едва касается чувствительной кожи на шее. Как перышко, легкое, и очень приятное. След невесомый, но разгоняет табун мурашек от этого места до самого эпицентра моего наслаждения. Сейчас это не запретно, не грязно, но все также горячо и сладко.
Поцелуями покрывает грудь, ту самую ложбинку, уделяя ей чуть больше времени. Потом накрывает ртом один сосок. Так влажно и обжигающе. Словно ожог. Но он не приносит боль, не хочется отвернуться от источника опасности. Наоборот, желание, чтобы Глеб не останавливался, а терзал их дальше, доводя меня до грани.
— Так? — хитрый взгляд хищника, но он не несет в себе смерть. Только наслаждение.
— Да.
Мне хочется тоже сделать ему приятное, но не вовремя вспоминаю о том, что ничего не умею, не знаю. А самое главное, что страшно признаться и боязно проявить инициативу.
— Глеб…
— М? — он не отрывается от меня, целует, уже не так нежно.
Может, я больше невоздушная и нехрупкая куколка. И знаете что? К черту. Я больше не хочу ею быть.
— А что приятно тебе? — решаюсь я. В глаза смотреть боюсь. Позорно опускаю взгляд. Глеб остановился, больше я не чувствую его поцелуев, но отчего-то знаю, что он улыбается и пытается не засмеяться. Не время, Глеб.