Просто друзья

Гнев растет внутри меня. Такой жгучий комок. Он поднимается вверх и застревает противной тошнотой в желудке. И накрывает отчаяние. Потому что все, что я держала у себя в руках, высыпалось. Бусинки, что так хотелось нацепить на прочную леску. Оказалось, одного желания мало.

— Ирина Григорьевна, это правда, что роль Авроры снова будет исполнять Соня?

— Да. И это не обсуждается. Возвращаешься к Зое.

— Нет. Это моя роль. Вы же видите, что у меня получается лучше. Мы с Никитой уже хорошо все отрепетировали. Наш дует более гармоничен.

— Ты меня учить будешь? Ты, что не добилась ничего? Какую ценность ты представляешь? Что значит твое слово? Лучше говоришь, чем Соня? Ты девочка, что думает, что талантлива. На деле же безэмоциональная и деревянная кукла. Еще учить и учить тебя, поняла?

Мне очень сильно хочется плакать. Тот противный тошнотворный ком застрял в горле. Это уже не злость. Это обида. Но такая сильная, она ошпаривает меня изнутри.

Врываюсь в раздевалку, все эмоции у меня написаны на лице. Кулаки сжаты, дышу часто. Если не успокоиться, можно наломать дров.

Зойка сидит на скамейке. Она тоже зла. Смотрит на меня исподлобья. Скрещиваемся с ней взглядами, как в поединке. Только кто против кого сражается? А главное, какова наша цель?

— Ты слышала? Иринка эта снова ставит меня на Конька Горбунка. Ведь я должна быть Авророй. Не Соня, — бью кулаком по шкафчику. Больно, но немного отрезвляет.

Не узнаю себя. Та Мила, что раньше радовалась бы тому, что танцует такой прекрасный отрывок из другой сказки. Она бы улыбалась. Трудилась и танцевала. Кем я становлюсь? Или правильней будет сказать, кем я стала?

— То есть не хочешь танцевать со мной? Низко для тебя, да? Миле Апраксиной нужно быть выше? Или вернее будет спросить Миле Навицкой?

— Я просто не хочу танцевать ту вариацию, мне нужно па де де из Спящей красавицы. Мне нужна Аврора.

— А я, думаешь, хочу, что мне дали? Думаешь, я не хочу Аврору?

— Видимо не хочешь, раз так спокойно рассуждаешь?

— Да что с тобой такое? — Зойка не выдерживает, подскакивает с лавочки и смотрит на меня зло, даже надменно. — Твой Навицкий на тебя так повлиял?

— Может он, наконец, меня раскрыл? Настоящую Милу?

Кипящая вода, что бурлит и плюется такими огненными и обжигающими каплями. Да, пожалуй, это то, что творится у меня в душе. Она словно кипяток, выплескивается за края, травмирует всех, кто рядом.

Забегаю домой. С шумом открываю дверь. Еще чуть-чуть, и она громко ударится о соседнюю стену. Позор. Если в этом состоянии меня увидит мама, будет разочарована. Нет, не на то, что злюсь, а то, что даю волю этому чувству, не могу его контролировать. Так нельзя.

Но знаешь что, мама, мне все равно. Когда это чувство, эти эмоции сильнее меня самой, кто я буду такая, если проглотить все, подавить в себе, раздавить в зародыше.

Испытывала ли я нечто подобное раньше? Нет. Сейчас будто прохожу испытание на прочность. Кто меня испытывает? Балет? Мир Искусства, что не терпит равнодушия и слепого поклонения? Или Глеб, который таким образом вытаскивает темную Милу, но убивая светлую и чистую мою сторону.

Выдохнув, сажусь на пуфик в коридоре, закрываю глаза, считаю до десяти в попытке как-то успокоить себя, утихомирить.

Вижу обувь. А еще верхнюю одежду, она висит на вешалке, на его вешалке. Будто и не было этих недель. Те же кроссовки, та же куртка.

Медленными, я бы добавила еще тихими, шагами прохожу в зал. Крадусь.

Глеб сидит на диване, на коленях ноутбук. Взгляд сосредоточен. Вокруг него какие-то бумаги, документы. Телефон иногда издает звуки — входящие сообщения. Он бегло их просматривает. Ни улыбки, никакой эмоции после прочтения. Шустрая мысль закрепляется в моей голове — не от любимой женщины сообщения.

Он работал. Все это время он работал. Глупая Мила. Я ни разу не подумала о том, что стоило позвонить ему в офис. Позорно прикрываю глаза. Делаю глубокий вдох, с ним набираюсь сил.

Дохожу до Глеба и встаю перед ним, ногами касаясь его колен.

— Пришел… — тихий, но уверенный голос.

— Угу, — не отрывается от экрана, что-то изредка печатает.

— И где ты был? — быстрый взгляд, в его глазах ярость.

Что ж Глеб, настало время, когда мы равные соперники. Тебе нравится темная Мила? Добро пожаловать домой, сука!

— Мила, не начинай, а! Иначе превратишься в типичную бабу, — снова ярость в глазах, секунда — и взгляд направлен на экран.

— Типичная баба, значит.

Ненавижу тебя, Глеб Навицкий! Сколько мне еще записей в дневнике надо сделать, чтобы эта мысль укрепилась? Чтобы она мигала красным, как только увижу тебя. Будь ты проклят!

Подхожу еще ближе, наклоняюсь и смотрю сверху вниз.

Моя суть сейчас — это Богиня Кали. Пугаю и не напрасно. Ярая и гневная, представляющая собой разрушительное проявление космической энергии.

Для него меня сейчас нет. Это и задевает за живое, и придает сил. Даю себе несколько секунд перед тем, как разрушительная энергия внутри меня выплеснется наружу.

Беру его ноутбуку и со всей силы кидаю об стену. Он разлетается на две равные части. С грохотом приземлились они на пол. Из них вылетают какие-то детали, возможно, важные. Но не для меня и не сейчас. Это мусор, мишура, пыль, что мешает творить. Телефон, в очередной раз издав противный писк входящего сообщения, летит также в стену. Моя ярость опасна, мой гнев разрушающий. Вот она — другая сторона женской души. Возможно, потом я буду жалеть, а сейчас, я выпускаю на волю всю боль, что копилась, весь гнев, что прятала, всю обиду, что копила. Всех демонов выпускаю, никого и ничего не оставляю. Ваза, кружка с недопитым чаем, книги, лампа на столике…

Глеб смотрит. Глаза широко раскрыты, губы сжаты в тонкую линию. Он встает с дивана, Глеб намного выше меня и сильнее. Понимаю, что в его власти скрутить меня в два счета. И хочу, жажду, чтобы он так сделал. Чтобы взял меня, поцеловал. Как тех, с кем он был все это время. После меня.

— Ты дура? Совсем мозги вытекли в своем балете? — зло цедит он сквозь зубы.

— Что ты сказал? — двигаюсь в его сторону.

Сейчас Глеб Бог войны — Арес. Такой же жестокий и дикий, что ему не сразу нашлось место в Пантеоне. Глупый Зевс, так и не понял, что он — сила и мощь, что не боится ни гроз, ни ветров. Но мне он не страшен, и я его не боюсь.

Глеб в считанные секунды оказывается рядом, от него исходит запах мужчины. Сейчас это опасность. Желанная. Он заламывает мне руки, что невольно нагибаюсь, прислоняюсь грудью к дивану. Глеб сзади, прижимается ко мне. Чувствую его пах. Он напряжен, будто его заводит эта игра.

Пытаюсь выкрутиться и понимаю, что эти попытки бесполезны. Я обездвижена.

— Пусти! Ты… Я ждала тебя! Все эти недели я ждала тебя, Глеб. Ночами не спала. Из-за тебя. Не могла без тебя уснуть. Ненавижу! Где ты был? С кем ты был? — выплевываю слова, как пули, не задумываясь.

— Ты забываешься, Мила. Мы… друзья! Не больше! С кем я был тебя волновать не должно. Поняла меня? — голос повышает. Злится, уже не на меня, на себя.

Понимаю, что мой гнев сейчас сменится слезами. Они душат меня.

Хватка слабеет, Глеб отпускает меня, а сам валится на диван, закрывая глаза и откидывая голову назад.

Первый всхлип, такой густой, звонкий. Он — начало катастрофы, что разразилась бы в любом случае после случившегося. Слезы горькие, я чувствую их вкус. Крупные капли скатываются сначала по щекам, потом чертят свой путь по уголку губ и капают вниз. Скрывать я не хочу. Пусть видит меня такую: и злую, и в отчаянии, и в горе, и в слезах. Не темная Мила и не светлая. Я просто Мила, что запуталась в себе и своих чувствах.

Глеб встает и уходит. Вот так молча. Как и в прошлый раз. Оставляет.

— Ты куда?

— Трахаться! С кем-нибудь! — не удостоил меня даже взглядом.

— Нет! — я вскакиваю и бегу за ним в коридор, потому что больше не позволю бросать меня. Со мной так нельзя.

Пытаюсь забрать его куртку. Движения резкие, как в борьбе. Впрочем, это и есть борьба. Вещь падает на пол. Но это меня не останавливает. Глотаю слезы, ругаю, кричу, бью его своими кулаками, только ему это нипочем. Глеб пытается поймать мои руки, попытка удачная, он снова меня обездвижил. Но не хочу так просто сдаваться. Я вырываюсь, выкручиваюсь, пока силы еще есть. В этой борьбе живой я не сдамся.