Просто друзья

— Могу лучше, — ох, темная Мила, — у нее ноги короткие для такого прыжка.

Я смеюсь и нисколько не прикрываю рот рукой. Пусть знают, что мне смешно. Получаем замечание с соседнего ряда.

— Темная Мила вышла на прогулку? — шепотом говорю ей на ушко, ощущая аромат шоколада, мой мозг требует порцию серотонина. — Мне нравится.

— Нравится? — повторяет она.

— Нравится.

— А светлая Мила, она какая?

— Зануда и зубрила, — Мила улыбнулась мне и снова отвернулась к сцене.

То, что происходит сейчас на сцене мало меня волнует. Нет, безусловно, очень интересно, как расправляются с мышиным королем, но действие рядом со мной вызывает больше интереса и, что самое главное, больше вопросов. К себе, в том числе.

— Тебе не понравилось? — спросила Мила, когда включился свет.

— Ну почему же, — улыбаюсь я, — Принцесса та, балерина, была ничего такая. Вон ногами как дрыгала.

— Глеб, — она смеется. — Это все, что ты запомнил и заметил?

— Нет, не все, — смотрю на нее в упор, больше не улыбаюсь. Сам не знаю, зачем так провоцирую.

— А что еще? — Мила смотрит мне в глаза и не моргает.

— Твой восторг в глазах. Больше всего мне понравился он.

— Перед Новым годом я всегда покупаю билеты именно на Щелкунчик, — уходит она от темы.

— Почему?

— Потому что это сказка о любви, о дружбе, о зле, что всегда будет побеждено, и о том, что истинная красота — она внутри, — опускает глаза. — Она будто напоминает, что чудо есть, а в Новый год мы все в него верим. Да, Глеб Навицкий?

Мы доходим до моей машины. Мила ни слова не сказала, в каком состоянии я оставил свою малышку. Просто молча села на пассажирское сиденье и устало прикрыла глаза.

— Милка? — спрашиваю я осторожно.

— Да? — она все-таки открывает глаза и в отражении я вижу темную Милу, она будто флиртует со мной, снова.

— Ты хочешь домой?

— Светлая Мила хотела бы принять ванну и лечь спать, включив в наушниках Чайковского.

— А темная Мила…

— А темная Мила хочет бургер. Как тогда. — Смотрит с такой теплотой. Коснись рукой, и эта теплота перельется в тебя как сообщающиеся сосуды.

— Есть идея получше.

— Боже, только не гонки, — она закатывает глаза, но понимаю, что если бы и повез, она только поддержала бы меня. Это просто игра, теперь я это вижу.

— Нет, Мила, не на гонки. Пристегнись.

Глава 17

Глеб

Мили сидит рядом. На губах загадочная улыбка, огни города отражаются в ее глазах. Ножкой отбивает ритм песни, что звучит по радио. Какая-то новогодняя и веселая. Частенько поглядываю на нее такую. Сейчас Мила чувствует себя более свободной.

— И куда мы едем? — не выдержала Мила.

— Увидишь. Нетерпеливая, — хитро ей улыбаюсь.

— Ой, Глеб, — широко открывает глаза и хватает меня за руку, что ненадолго потерял управление, чуть не выехал на встречку, — надо маме позвонить. Она же будет переживать. Мы вечером всегда созваниваемся.

— Мила, вот ты как скажешь какую-нибудь х*йню, так потом хоть убейся, — смеюсь.

— А что я такого сказала?

— Ничего. Смотри, до первого пункта мы уже доехали.

Я ничего лучше не придумал, чем отвезти ее за бургером. Она хотела — я исполнил. Ну разве не идеально?

Стоим в очереди, она в это вечернее время длинная. Стою, теперь моя очередь нервно отбивать ритм правой ногой в нетерпении. Мила спокойна, изучает, что же можно заказать. Глаза бегают по строчкам, а губы забавно шевелятся — она читает.

Мы вообще с ней забавно смотримся. Оба в вечерних нарядах, выбираем, какой из бургеров заказать. И мне нравится то, что сейчас происходит.

С несколькими крафтовыми пакетами садимся обратно. Довольные.

— И..все? — с какой-то грустью в голосе спросила Мила.

— Нет. Пристегнись. Нас ждет пункт номер два.

Мы едем по вечерней Москве. Потоки машин делят все пространство на равные геометрические фигуры. Весь город вообще сплошная геометрия: прямоугольные дома, такие же прямоугольные тротуары, трапецевидные крыши.

Мы подъехали к старому дому в самом центре. Высокая сталинская постройка. Многие выстроятся в очередь, чтобы поймать возможность купить замызганную однушку в этом доме.

— Мы где? И что это за дом?

— Здесь раньше жила моя бабушка. Вон видишь красивый балкон на предпоследнем этаже? — я показываю рукой, — вон там она и жила.

— А сейчас? Она…

— Да, умерла несколько лет назад. Я тогда был в очередной раз в Англии. Мне сообщили, когда я уже вернулся домой. Спустя несколько месяцев. Даже не успел попрощаться, — тема до сих пор болезненная для меня. Вообще все, что касается моей семьи вызывает противоречивые чувства: я не хочу ни с кем делиться, что творится внутри, но и скрывать и таить все в себе уже невыносимо.

— У тебя с ней были хорошие отношения? — Мила никак не дает знать, что она жалеет меня. Меньше всего я нуждаюсь в жалости.

— Да. Думаю, можно сказать и так. Я с ней не так часто общался, потому что меня всю мою жизнь куда-то отправляли, в какие-то ненужные пансионы, интернаты. А бабушка… Она единственная, кто мог меня просто обнять при встрече. Как-то она подарила мне модель гоночной машины. Тойота Супра. Любимая моя игрушка была.

— А что с ней стало?

— Ее сломали. С тех пор я не могу найти ее, чтобы заново собрать.

— А я вот не помню ни дедушек, ни бабушек. Меня окружали только родители, а потом еще и гувернантка. Я даже не ходила в школу. Помню Зойка, это моя подружка, очень долго этому удивлялась.

— Мы никогда не сможем быть своими в их мире, Милка. У нас изначально другие вводные данные.

— Но ты же отличаешься. Ты другой.

— Тебе так кажется.

Мы смотрим друг на друга. У каждого из нас своя история за плечами. Ощущение, что мы прожили уже несколько десятков лет, будто знаем столько мудрости, что хватит на целую жизнь вперед. Только это не так.

— Пойдем. Покажу кое-что.

Я беру Милу за руку и веду к подъезду. Открываю дверь магнитным ключом, и мы поднимаемся по лестнице на самый верх.

Есть одно место, о котором знают только жители этого дома. Сняв хлипкий замок на двери, которая ведет на чердак, можно пройти на крышу. Оттуда открывается потрясающий вид на город.

Я узнал о нем еще когда бабушка была жива. Помню, приехал на очередные свои каникула и, даже не заезжая домой, попросил отвезти меня к бабушке. А когда настало время возвращаться к родителям, я убежал. И каким-то чудом узнал про этот замок. Прятался на крыше до утра. Пока вконец не замерз и не проголодался. Даже не мог вообразить, что пережила бабушка. А родители… О них я не думал в принципе.

— Глеб, здесь… У меня просто нет слов. Это… будто смотришь Лебединое озеро в первом ряду, когда умирающий лебедь — Майя Плисецкая. Проникает в самое сердце, — вижу как пара слез скатывается по ее щеке.

— Нет. Это похоже на то, когда до финиша остается несколько сотен метров. Чувствуешь, как по венам с бешеной скоростью течет кровь. Скорость машины и скорость моей крови одинакова. Выжимаешь газ до упора. Триста, двести, сто. Финиш. Тормоз. Финал. Я победитель. И душа ликует. Вот так, — киваю головой в сторону открывающегося вида.

— Кровь по венам… Я перед выходом на сцену чувствую нечто похожее. Пять. Четыре. Три… — она встает на носочки и делает какие-то красивые и плавные движения. Не знаю названия их, но они прекрасны. В ее исполнении особенно, — и я сливаюсь с музыкой, мы одно целое. И танец. Каждая мышца, каждое движение — все под контролем. Такое ликование внутри и..

— …драйв, — заканчиваю я ее мысль.

— Да, — улыбается Мила и смотрит, наконец, в мою сторону, — драйв.

— Вены — провода. По ним — ток. С каждой секундой он искрит.

— Пока последний аккорд не ударит, — она опускается в реверансе. Запомнил это движение еще на представлении, а потом уточнил у Милки.

— Финиш.

— Конец первого акта.

Ее глаза кажутся темнее, чем они есть на самом деле. Может, причина в скудном освещении. Но не хочется думать так, ведь это банально. Мне хочется придумать другую причину. Например, что я ей нравлюсь.