Просто друзья

Перезваниваю. Но теперь она не берет трубку. Обиделась? Понимаю, что сам бы себе по роже вдарил за это.

Пишу сообщение, что буду через пятнадцать минут. И очень надеюсь, что она не будет такой гордой и прочитает сообщение. А главное, дождется.

Вылетаю из кабинета, дверь ударяется о стену. Входит уже в привычку. Девчонка та сидит за своим столом и смотрит в маленькое зеркальце, вытирает краешком салфетки потекшую тушь. Должен извиниться ведь, так правильно, как бы сказала Мила. Но не настолько она на меня влияет. Таких кардинальных изменений в своей жизни пока допустить не могу.

Сажусь в малышку, урчание — любимое, согревающее, и вдавливаю педаль газа, с визгом стартую. Нарушаю свое правило не гонять в городе. Сейчас нужно, сейчас важно успеть.

Подъезжаю к театру. Мест свободных нет. Их в принципе там никогда и не бывает. Нарушаю еще одно правило — не паркуйся как му*ак. И оставляю машину в каком-то углу в подворотне, криво припаркованную.

Хрупкую фигуру вижу издалека. Ходит из стороны в сторону, ждет и волнуется. Снова улыбаюсь и вспоминаю вкус шоколада на губах. Говорят, что шоколад может вызывать зависимость. Она вырабатывается в результате высокого содержания теобромина в какао. То, в свою очередь, состоит из активных веществ, стимулирующих выработку серотонина. Гормон бодрости является соединением из жирных кислот, возбуждающих центральную нервную систему и улучшающих передачу нервных импульсов. То есть съел шоколад, и тебе становится хорошо, ты счастлив. Чем не наркотик? Приманивает своим запахом и вкусом, а потом мучайся от этой зависимости. Моя проблема в том, что мне нельзя шоколад.

Иду быстрым шагом, параллельно пытаюсь привести свою дыхательную систему в норму. Мила останавливается и смотрит на меня, пытается сдержать улыбку, но я же вижу, как уголки ее бантика взмывают вверх, а сам он разглаживается. Не могу удержаться, сам улыбаюсь, как дебил, которому вручили плитку долгожданного кайфа.

— Ты приехал? — еще и спрашивает она.

— Прости, я… забыл.

— Ничего страшного.

Протягиваю ей руку, она пару мгновений мешкает, а потом дает свою маленькую ладошку.

— Мила?

— М?

— А что хоть смотреть будем?

— Щелкунчик, — она радостно мне отвечает, будто идет на самый важный и желанный спектакль. Впрочем, может так оно и есть.

— Никогда не смотрел.

— Я знаю. Поэтому идем это исправлять. В канун Нового года надо обязательно его посмотреть. Это самая красивая и самая праздничная постановка. Обрати, пожалуйста, внимание, на фею Драже. Помню, как я пробовала танцевать эту партию.

Мы подходим к зданию Большого театра. Никогда не обращал на него внимание. Ну красивое, да. А сейчас смотрю украдкой на Милку и вижу такое восхищение в ее глазах. Она сама вся как искусство. Такое желанное и недоступное мне. К нему же если и прикасаться, то быть только из ее мира. Где нет того адреналина и скорости в крови. Нет визга шин и искореженного металла. Здесь нужна только мелодия, не песня даже.

В ее глазах отражаются огни елки, она напротив колонн. А потом Мила смотрит куда-то поверх них, высоко. Там красуется четверка лошадей с повозкой и каким-то человеком. Знаете, на купюрах их еще можно увидеть. Никогда об этом не задумывался.

— Это квадрига Аполлона, — Мила увидела, куда я смотрю. — Каждый из четырех коней имел символическое прозвание. Первый конь Эритрей, олицетворяющий восход солнца, затем Эфоп, от греческого дословно означающий "пылающий, огненный", Ламп — "сияющий, сверкающий" и Филогей, который символизирует заходящее вечернее солнце. Уже в поздней античности Аполлон, помимо Бога света, являлся покровителем искусств.

Смотрю на нее и понимаю — она другая. Не похожая ни на кого, кого я знал раньше. Будто стоит на пьедестале, красивая, изящная. А что, если бы ее родители решили выдать замуж не за меня, а за какого-нибудь другого придурка, безбашенного мажора, что просто сломал бы ее? Черт, это понимание рвет меня в клочья.

— Ты чего? — Мила видит мое озадаченность.

— Ничего… Мил, а почему тебя решили выдать замуж? Я то понятно, меня, по словам отца, усмирить надо. Но ты? Ты же идеальная дочь, у которой есть цель, есть талант достигнуть этой цели… ты даже не спрашивала? Просто сказали замуж, и ты согласилась?

Милка отвернулась от меня и медленными шагами пошла вперед. У нас время поджимает, через десять минут начнется спектакль. А мне важнее получить от нее ответы, нежели увидеть эту долбанную фею Драже.

— А зачем тебе это знать, Глеб? Это разве что-то изменит? — голос тихий. Я понимаю, что мои вопросы что-то трогают в ее душе.

— Ну раз спрашиваю…

Она долго думает.

— Помнишь нашу первую встречу?

Ухмыляюсь, ведь такое не забудешь. Парадоксально, я многое, что связано с отношениями, с девчонками, не помню. Информация лишняя и не требующая осмысления. Но здесь, с Милой, все выходит наоборот.

— Ты зашла ко мне в комнату, листала книгу. Я тогда только вернулся из Англии. Ты сидела на кровати и внимательно ее изучала. Взгляд только хмурый был. Тогда я не понял, в чем дело. Первая мысль была не кто ты такая, а почему ты хмуришься?

— Ты загибал уголки, скорее всего делал так, чтобы не пользоваться закладкой. Меня бы за такое отругали. А ты… даже в этом ты бунтовал. Я так и не спросила, понравилась ли тебе книга.

— Очень. Приключения. Она была моей любимой.

— Идем, Глеб. А то опоздаем.

— Ты так и не ответила, — я стою и не двигаюсь, мне нужен ее ответ. Отчего-то кажется, что это важно мне.

— Ошибаешься. Я ответила. В тот день я захотела узнать, кто ты такой, Глеб Навицкий, — она улыбнулась мне.

— Что даже решила за меня замуж выйти? — не верю я.

Мила лишь неоднозначно повела плечами. Оставляя меня еще в большем недоумении. Если она искусство — то понять его очень сложно. Но в одном я уверен: оно никого не оставит равнодушным.

Глеб

Не знаю, что чувствовала Мила, когда была со мной на трассе, но лично мне сейчас неуютно. Будто попал сам в представление. Здесь не хочется шутить, говорить пошлости. Сразу вспоминаю уроки этики, как бы не проклинал их в прошлом. Не хочу сейчас выглядеть неотесанным мажором, что умеет только гонять. Я ведь правда хочу знать, на что еще способен.

Мила видит мое напряжение, берет меня за руку и ведет к двери с надписью "партер". Моей руке тепло, даже чувствую какое-то покалывание. И отпускать не хочется.

Мила проходит первая. На ней красивое платье, оно не длинное, но открывает ее тонкие и изящные щиколотки. Я раньше считал ее худой, никогда такие не нравились. А сейчас вижу, что она не худая, а стройная. Плавные изгибы, мягкие и манящие движения. Они завораживают и заставляют хотеть большего.

В глазах ее вижу предвкушение. Не ошибусь, если скажу, что нечто похожее я видел в зеркале в машине перед заездом. У меня были такие же глаза. На дне можно рассмотреть мечту, что исполнится вот-вот.

Свет гаснет, а занавес открывается. Первые аккорды, первые движения ног балерин, запах пыли, что взмывает вверх со сцены. Музыка, она проникает внутрь, складывает клеточки в правильном порядке, в красивую картинку. Это ее мир.

Мила наблюдает за каждым движением на сцене. Замечаю то улыбку, то снова этот хмурый взгляд, то удивление. Целый спектр эмоций. Спросите — смотрел ли я балет? Ну, в принципе да. Но это не основное. Я смотрел на нее.

— Почему именно балет? — задаю вопрос.

— Мне было около шести лет, когда нас с семьей пригласили на одно представление. Это было в Санкт-Петербурге, в Мариинском театре. Банально, но меня так впечатлило все, что происходило на сцене, как целый мир, неизведанный. А то, что неизведанно — надо изведать, — она хитро посмотрела на меня. А еще, — она засмеялась и прикрыла рот рукой, чтобы не было громко, — мне понравились их ноги, ноги балерин. Я как загипнотизированная наблюдала за всеми движениями. Раз-два, раз-два. И захотела так же.

— Как думаешь, у тебя получается? Сможешь так же? — показываю на сцену, где одна из балерин делает что-то невообразимое.