Просто друзья

Клубок внизу живота, он такой горячей, разматывает свои нити, а потом заворачивает их в какую-то пружину. Внизу влажно, я чувствую это своими пальцами. Движения медленные, но заставляют желать большего, чтобы он касался меня, он трогал. Стоит только представить, что вместо моей ладони окажется его, вместо моих пальцев его — снова простреливает, на этот раз сильнее. Пальцами чувствую пульсацию, от нее исходит тепло, по длинным нитям клубка оно разносится по телу. Приятно. Очень приятно. Я будто взлетела и зависла в пируэте. Высоко-высоко.

Осознание произошедшего накрывает с новой силой, более мощной. Смотреть на себя сил нет. Чувствую на себе грязь. Это грязное дело — заниматься мастурбацией. Как мне теперь смотреть в глаза Глеба, зная, что именно его представляла на пике перед своим падением?

На кухне тишина. Это хорошо. Не хотелось бы встречаться с Глебом, по крайней мере, не после того, что было.

Быстро одеваюсь и еду на занятия. Внутри раздрай. Меня раздирает чувство вины и удовольствия. Очень полярно. Когда ты смеешься, а в глазах стоят слезы отчаяния. Хочется танцевать, но для себя. Чтобы никто больше не видел. Стряхнуть всю грязь, что налипла.

На классе сажусь в самый угол, чтобы никто не заметил. Глупо, я боюсь, что по моему лицу можно все понять. На нем будто мигает красная лампочка. Вижу спины девчонок, они что-то шепчут, иногда оборачиваются и смотрят в мою сторону. Нет, этого не может быть, это не правда. Они не могут понять, что я своим руками довела себя до оргазма.

Зойка сидит рядом, ничего не спрашивает и не говорит. Благодарна ей за это. Ответов все равно у меня нет.

Я дошла до той грани, когда готова выпустить темную Милу, чтобы получить ту разрядку, о которой мечтала. А потом наказать ее, что посмела вырасти во мне. Откуда она взялась? И кто ее вскормил? Глеб. Вот ответ на мой вопрос. Но на него зла нет. Только на себя, что позволила мечтам осуществиться, а мыслям выйти наружу.

— Мила, выходи в центр, — Ирина Григорьевна, ее голос далекий, будто из прошлой моей жизни.

— Я?

— Живей давай.

В центре зала Никита с Соней. Они танцуют па де де из Спящей красавицы.

— Пробуй ты.

— Что именно?

— Мила, ты смеешься надо мной? Танцуй. Пробуй Аврору. Сонечка, посиди пока, отдохни.

Именно сейчас, когда я пытаюсь разобраться в себе, мне придется играть и танцевать. Еще одна мечта, что решила исполниться не вовремя.

Стараюсь взять себя в руки, отстраниться. В такие моменты вспоминаю, как танцевали балерины на сцене. Я представляла себя вместо них, чувствовала каждое их движение, ловила каждую эмоцию. Закрываю глаза. Отгоняю от себя воспоминания своего отражения в зеркале. Не сейчас, пожалуйста.

Никита улыбается мне, как и всегда. Стараюсь ответить взаимностью. Выходит скверно, даже очень.

Считаю.

Музыка начинает играть. С каждой нотой, что врывается в клетку, становлюсь той Авторой, которая любит своего принца. Я не Мила, я принцесса по имени Аврора, единственная и любимая дочь своих родителей.

— Хорошо, Никита. Мила, ниже арабеск! Ногу выворачивай! Вот. Помни, ты влюблена в него! Лицо, следи за эмоциями. Улыбка, Мила! Смотри на кисть!

В балете ты со временем привыкаешь, что тебя могут касаться чужие руки. Твое голое тело: руки, ноги, бедра, талия, даже грудь. Поначалу противилась, мне казалось это нарушением моих границ, но это верный путь в никуда.

Никита бережно меня трогает, словно я правда фарфоровая, хрупкая. У него теплые руки, и у меня нет чувства чего-то чужеродного, непонятного мне. Это же Никита. Тот, с кем я была знакома с семи лет.

— Мила, вот здесь у тебя ниточка, она натягивает тебя, понимаешь? Если ты отклоняешься от своей оси, то Никита не сможет тебя поддержать так, как надо! — громко говорит Ирина Григорьевна.

Снова повторяем поддержку, его руки у меня на талии, потом пируэт. Чувствую, что его потряхивает. Он волнуется. Это меня сбивает, и я чуть не падаю.

— Мила!

— Это я виноват, — защищает меня Никита.

Мы останавливаемся, чувствую, как пот струится по спине. Хочется почесать эти места, кожа немного щиплет. Мучает жажда. Все вместе взятое на время заставляет меня забыться.

— Никит, с тобой все в порядке? — подхожу к нему.

— Да. А что такое? Такое ощущение, что тебе некомфортно со мной танцевать. Я права? — он отводит глаза, правду говорить не хочет, но и врать тоже не спешит.

— Мила, я просто устал.

— Ты же прекрасно знаешь, что это не оправдание. Если хочешь, мы может задержаться и еще потренироваться?

— Посмотрим… — Никита уходит и оставляет меня одну стоять в пустом помещении. Я слышу свое дыхание, оборачиваюсь и вижу отражение. Снова в той ванне, где на меня смотрит темная Мила.

Плачу. Я поступила плохо, но от этого сладко. Такая вот горькая сладость.

У нас с Зойкой есть свое место, оно на последнем этаже здания, за углом после крайнего кабинета. Его не сразу можно увидеть, только если знать, что этот закуток там имеется.

Мы прячемся там, если нужно побыть одному. Или вдвоем, когда нужна поддержка.

Быстро поднимаюсь по лестнице. Хорошо, что на пути никто не встретился. Глаза красные, носом шмыгаю очень громко. Преподаватель по этике наверняка отчитал бы меня. Сейчас все не имеет смысла. Я, возможно, первый раз в своей жизни поняла, что то, что важное — оно не вписывается в правила приличия, которыми меня пичкали с рождения. Важное — внутри, его надо разбудить, растормошить, показать его ценность.

Зойка сидит уже там. Ждет меня? Или у самой что-то случилось? Сидит на полу, так же, как в тот день, когда мы с ней познакомились. Уткнулась лицом в колени, спина поднимается от глубокого дыхания. Она, очевидно, слышит мои шаги и поднимает на меня свой взгляд. Зойка точно не плакала, в отличие от меня. В этом мы разные. За все время я видела ее слезы только один раз. О причине она мне так и не сказала. Сегодня мне показалось, что она на что-то зла, но будто надела на себя очередную маску. Улыбается мне, думает, ничего не заметила. Впрочем, если ей удобно, то пусть будет так, как она хочет.

— Ты чего сегодня такая, Мила? Рассказывай.

— Да так, — у меня от Зойки секретов нет, но сейчас отчетливо понимаю, что наши отношения с Глебом — только наши.

— Ну ты чего, Мил? С Глебом какие-то проблемы? — прозорливо отмечает она. — Говори, станет легче.

— С Глебом все прекрасно, Зойка, — она из сумки достает упаковку MM’s и озирается по сторонам. — Мы тут одни. Ты чего?

— Вдруг, — берет в рот одно драже и закатывает глаза от наслаждения.

С семи лет Зойка ограничивает себя в сладком. Важен не столько вес, сколько правильная комплекция. Мне повезло, Зойка же склонная к полноте, как она сама говорит. Я же могу есть все. Вру, опять. Только то, что одобрено мамой.

Но помню, Глеб через неделю после нашей свадьбы позвал меня перекусить, как он выразился. Я думала, он пригласит меня в ресторан, даже подобрала платье, придумала образ. К нему бы подошли жемчужные сережки, что мне подарил Павел Навицкий — сувенир из Вьетнама. Но Глеб привез меня в бургерную. Сейчас снова вспоминаю, и мне хорошо от этих воспоминаний. Поначалу был шок, за которым я скрывала свою радость, боясь показать ее.

Он заказал мне самый сочный и вредный бургер и картошку фри с ужасным сырным соусом. Но было так вкусно и снова запретно. Все, что касается Глеба окутано запретом. Мы ели эту неправильную еду и смотрели друг на друга, улыбались. Он сказал, что рад нашей дружбе. В нашем с ним положении — это лучший выход. Бургер был вкусным, картошка была бесподобной, даже ярко-желтый соус тоже вызывал восхищение. Но потом Глеб меня отвез домой, а сам уехал, “по делам”, как он выразился.

— Что думаешь на счет прослушивания? — Зойка опустила глаза, она мечтает попасть во Францию, просто бредит ей. Хочет, чтобы ее выбрали из сотни претенденток.

— А что тут думать? Здорово. У нас появился шанс.

Зойка еще какое-то время сидит, понурив голову, бросая в рот разноцветные орешки. Хочется подойти и обнять, спросить, что же все-таки ее тревожит. В этом теперь я уверена. И тем не менее не лезу.