Черная сакура

Лишь невнятное бормотание доносится до меня от Асами. Она позволяет мне поцеловать ее в голову перед сном. И только. Она — призрак той женщины, которой была раньше. Я помню, как Руби (милашка-дошкольница) влетала в кухню и бросала в угол кухни свою детскую косметичку, из которой выглядывала розовая зубная щетка. Помню, как Асами вбегала следом и игриво отчитывала ее: «Проказница, чуть с ног меня не сбила!» Ловила и щекотала ее. Я входил в кухню, и Асами устремлялась ко мне, смотрела в глаза, брала за подбородок и приближала мое лицо к своему, целовала меня прямо в губы. Руби смотрела на все это, поигрывая красным камушком в своем ожерелье, улыбалась. Обычный день.

Футбольный матч продолжается. Все они совершенно никчемны. К счастью, урок подходит к концу. Скоро я выпью кофе. Сяду в учительской, буду отхлебывать из горячей кружки, чтобы напиток вливался в мое нутро и согревал душу. Директор вызовет меня к себе в кабинет и станет говорить со мной, выговаривать мне — сегодня понедельник, а он обычно делает это по понедельникам. Эта неприятная процедура, насколько мне известно, касается меня одного. Наш директор, он…

Я смотрю на часы и даю свисток. Игра окончена. Все расходятся без малейшего огорчения. Мне плевать на них на всех. Меня это огорчает ничуть не больше.

Едва углубившись в недра школы, я вижу их. Опять эти две девчонки. Меня передергивает от их вида. Я шагаю по школьному коридору, а они стоят и не сводят с меня глаз. Приближаюсь к ним — недавно надраенный пол поскрипывает под моими кожаными ботинками (я всегда переодеваюсь: на уроках я, естественно, одет по-спортивному, но в остальное время, особенно на встрече с директором, полагается деловой костюм). Мы в темной, бессолнечной части школы — плотные ряды деревьев за окном отбрасывают непроницаемую тень, в коридоре совсем мрачно, только тусклый свет от мерцающей люминисцентной лампы впереди — так что эти двое кажутся темными фигурами, тенями, только глаза поблескивают цветными контактными линзами, которые они вставили сегодня. В школе пытаются это запретить, но борьба не приносит плодов. Эти сверхсильные контактные линзы производства ОРКиОК можно настраивать, а если соединить их с головной гарнитурой, то ученики могут разглядеть классные учебные экраны с приличного расстояния или даже приближающуюся ракету за несколько километров.

— Немото-сенсей, ничего, что мы пришли сегодня поговорить с вами? — спрашивает Сиори Такеяма, она явно верховодит и явно слетела с катушек.

Они обе нервируют меня. Я пытаюсь выглядеть погруженным в себя, как будто у меня много дел и нет времени останавливаться и трепать языком.

— Что такое?

— Мы обе собираемся в следующем году подать заявку на вступление в Силы самообороны и хотим узнать насчет физических требований и…

— В этом вопросе вам поможет инструктор по военной подготовке.

— Да, но может быть, несколько подсказок насчет физических тренировок, как добиться идеального тела, вы же знаете…

Она хочет, чтобы я рассмотрел ее тело — тактика отнюдь не утонченная, такая очевидная. Поэтому я смотрю ей прямо в глаза. Та, которая пониже, расплывается в ухмылке. Почти что чувствуется, как их поры сочатся феромонами.

— Я прошу извинить, но у меня сейчас урок, возможно, будет время попозже…

— Но…

Эти феромоны — будто пыль и обломки, которые остались от какой-то звезды и прямо передо мной пытаются образовать новую планету, плодородную и пригодную для жизни.

— Нет, извините, я…

Слова застревают в горле, едва я их выпаливаю, спокойствие мигом покидает меня. Что происходит с этими двумя? Как получается, что в разговоре с любым своим учеником я могу сохранять хладнокровие, а когда появляются эти суккубы, моя кровь вскипает? Что за злобный напор, что за…

У меня нет времени размышлять, потому что меня вызвали. Мне приходится оставить мысль о кофе и направить стопы в кабинет директора. Он знает, что у меня до следующего урока не меньше полутора часов, и потому готов потратить на меня свое драгоценное время. Такой он человек, тратит свое драгоценное время; я уверен, в запасе у него полным-полно придирок. Записка на моем рабочем столе гласит, что я должен явиться в его кабинет для «краткой беседы», и я вздыхаю. Такой вот я теперь вздыхатель.

— Наша школа — механизм особого рода.

Он всегда начинает свою тираду/филиппику/исповедь/лекцию/«краткую беседу» с какого-нибудь высказывания, волнующего и бодрящего, заранее подготовленного и отработанного, обычно заимствованного и чаще всего неуместного. Как я уже говорил, мой отец был знатоком литературы, даже держал у себя настоящие бумажные книги и постоянно приводил выдержки из Флобера, Оэ и Кундеры, так что любую цитату я узнаю с лету, едва услышу. И у меня на языке они постоянно вертятся — сейчас что-нибудь вспомню.

— Садитесь, дружище.

Сегодня он, кажется, в бодром расположении духа, а это о чем-то говорит, даром что ему за восемьдесят и выглядит он потрепанным. Выходить на пенсию он отказывается. Мы не уверены, что его пребывание здесь вообще законно, но он такой человек, всегда стремился попирать авторитет начальства. А теперь, в этом загнивающем селении, он сам авторитет и начальство. Призывы к изменениям громогласно раздавались целое десятилетие, насколько я помню — я начал здесь работать в возрасте двадцати двух лет, и уже тогда всем осточертели его эксцентрические выходки.

— Нашей школе нужны такие, как вы. За вами будущее не только этой гибнущей школы, но и этой злосчастной страны, нам нужны такие замечательные личности вроде вас, чтобы дать надежду всей этой кретинической молодежи.

Начинает мягко. Но скоро из него попрет настоящий фашист. Просто дайте ему время разогреться. Расправить свои дурацкие мысленные мышцы.

— Да, сильные люди, честные люди. Но скажите, Немото-сенсей, почему вы еще никого не произвели?

— Не произвел?

Мне понадобилось какое-то время, чтобы уяснить смысл его бормотания, но наконец я (с удивлением) осознал, что он спрашивает меня (в очередной раз), почему я не наплодил потомства. Мы говорили об этом уже не единожды. Во-первых, это не его дело, но люди старшего поколения считают, будто имеют право вмешиваться в любые семейные дела, а потому неудивительно, что боссы советуют проявлять побольше активности в постели — по той же причине правительство назначило дополнительные надбавки школьным работникам, которые производят на свет больше детей (такие наверняка есть). А во-вторых…

— Это жизненно важно, Немото-сенсей. Если у вас есть дети, вы подаете правильный пример. А здешним детям нужно видеть правильный пример и отличать его от правильного примера.

— Вы хотите сказать, от неправильного примера.

— Да, разумеется. Я так и сказал.

Конечно, вы так и сказали.

Он смотрит в окно, единственное во всей школе окно, не забранное решеткой, его длинное прямоугольное лицо внезапно светлеет, глаза увлажняются, будто он размышляет о былых временах, когда земля была твердой и основательной, редко вздрагивала и тряслась, вулканы не красовались друг перед другом, выпуская в воздух кольца дыма, а наши гневливые соседи еще не проводили испытания ракет, ставшие в конце концов не столько испытаниями, сколько угрозами и властными требованиями. Сам директор твердит, что те острова принадлежат нам, и хотя споры продолжаются, он все сильнее укрепляется в своей уверенности. Но сегодня его занимает не политика, а семья и путь к национальному возрождению.

Пускай себе трещит. Я знаю, когда перестать слушать. Это обычная трепотня. А в сущности, неприкрытое хамство, и будь мы в другой стране, вероятно, я сказал бы, куда ему идти и что делать. Но здесь, несмотря на все большее распространение вульгарного сленга и засилье бессмысленной грубости (и в речах, и в поступках), от нас ожидают уважения к боссам; они всегда правы — всего неделю назад он позволил себе сексистское замечание в адрес моей коллеги, учительницы физкультуры, славной Майи, спросив ее, как такая роскошная женщина до сих пор не может изыскать способ, чтобы завести ребенка. Никто в учительской и бровью не повел при этом громогласном и оскорбительном замечании, никто не возмутился; на стороне директора выслуга лет и почтенный возраст — даже в этом вымирающем краю сохраняется традиционная иерархия. Может, развязные болельщики на мерзких субботних матчах правы? Может, всем нам следует выкрикивать друг другу оскорбления, общаться друг с другом в новой вульгарной манере — и это подействует освежающе?