Дневник твоих преступлений

В отличие от многих, я рисковал слишком сильно и потому знал все возможные потери наизусть.

Первым пунктом, самым жестоким, очевидно, числилась свобода. Даже при том, что она прописана там жирным шрифтом, обозначая, что я могу провести в тюрьме как год, так и всю свою жизнь, Кулаг постоянно повторял, что этот пункт мне нужно считать несущественным, потому что, как только он поймёт, что дело идёт к заключению, он сделает всё, чтобы моя такая горячо любимая им физиономия не оказалось за решёткой.

Подстроит смерть или же вывезет за границу. Придумает план, но запертым в четырёх стенах я точно не окажусь.

- Напоминаю, Вильдан, - произнёс он своим извечно хладнокровным голосом, протягивая мне пистолет, проверенный заранее на пригодность, - Как только дело дойдёт до тебя, обратного пути уже не будет. Только вперёд. Только пулей в лоб.

Если тело всё-таки поляжет пред о мной… Если его фигуру поставят пред о мной на колени, значит машина разбита, Авильяны загублены и спрятаны где-то поодаль, а сам Ники точно знает наши лица и ему уже зачитан приговор, составленный футуристами. Некогда существовала декларация имажинистов [3] и манифест футуристов. Мы же, как обнаглевшие сволочи, списали, но с совсем другого документа.

Этот текст был точно такой же, как и тот, что прописали царской семье.

Мы плясали на этом событии, как на начальной точке, будто бы она и задала историю.

Историю об убийстве самодержца.

Машину Ники со всеми необходимыми охранниками должна подбить специально подготовленная нами тачка, в которой красовались будетляне [4]. Та улица, по которой они поедут, будет обесточена, не имея ни электричества, ни камер слежения, которые даже не смогут установить несчастно подбитую богатую машину и саму произошедшую аварию.

Дальше нет ничего проще. Его Авильяны выскочили бы с пистолетами, пытаясь обороняться от бойцов под предводительством Прохора, но защитная экипировка и очень высокая степень подготовленности сыграла бы на руку именно нашей команде. К тому же, место нами изучено досконально, и, на крайний случай, если бы воин их стороны не отключился, наши гвардейцы были готовы к погоне по лесу, где несчастных пленников уже выжидали хорошо запрятанные ловушки.

Крошечный лес посреди неразвитой части города, где помрёт от пистолета Герасим Авильянов.

Верно, если бы кто-то сказал мне в детстве, что убийца моих родителей окажется на моём прицеле, заведомо обещанном мне семь чёртовых лет, я бы не поверил.

Да никто бы из нас не поверил.

Прямо перед началом плана, Прохор подобрался ко мне уже весь в экипировке, и пытался напомнить, насколько это всё не игры.

Бойцы рисковали, но, даже если судебное дело начнётся, можно смело сказать: полученные синяки не привели к смерти. К гибели и остановке его сердца приведёт моя пуля, и, сколько бы не пришлось меня оправдывать, это будет попросту невозможно.

Прогулка по доске. Точно, как у древних пиратов, когда ничто на свете не спасёт тебя от морской бездны, потому что сзади поставлен меч, который подгоняет вперёд, а там лишь водная гладь.

Всё, что пытался сделать Прохор - это вновь напомнить важную вещь, сказанную им множество раз за этот год: “это убийство - прогулка по доске не только для него. Как только пуля окажется в башке, на нее ступишь ты.”

На самом деле, этот рыжий засранец был очень хорошим моим другом. Ярким и весёлым, и мы ладили просто чудесно. Воспринимал я и его, и его семью за родных людей. Самая настоящая родина, где всегда ждут и помогут. Не считать Кулага, именно с Сосо у меня были крепче всего отношения.

Преодолевали мы с ним и огонь, и воду, вместе болели произведениями авангардизма СССР и работали на добровольной основе в отрядах Тимуровцев [5]. Да, что уж там, мы были теми самыми гадами, которые прерывали многочисленные уроки стрельбы, ради ещё одного доброго дела.

Товарища изначально назначили именно на бойца, но, в какой-то момент, он начал слишком часто вспоминать про возможные для нас угрозы. Тогда же и появились папки со всеми возможными исходами, которые мы читали, как самую настоящую мантру и любимые сборники стихов.

На этом он не унимался, требуя ещё и ещё причин, что, как-то раз, Кулаг, ночью ворвавшись в мою квартиру, естественно, без разрешения, попивая принесённый с собой виски признался, что ему чудится, будто Прохор хочет отказаться от участия в данной затеи. Конечно, это он тоже выкинул с максимально незаинтересованным лицо, словно уход для него, будет равен пролёту мимо крошечной мошки, но, верно, он надеялся, что о таком исходе задумаюсь я. У Сосо и впрямь было слишком сильное рвение остановить, или, хотя бы, замедлить наш план.

Но верить в это не хотелось, потому что показывал он, по-прежнему, лучшие результаты, и крысиным побегом тут даже не воняло.

Размышляя о несчастной доске над морем, я услышал официальный сигнал, поданный знакомым голосом, оповещающий, что это “Ганина яма [6]”, и мы с Кулагом, переглянувшись преисполненными уверенностью глазами, вырвались из машины, направившись на необходимое место.

Диву можно даться, как многолетний план, который казался в последние часы каждому из нас дырявым, всё-таки сумел воплотиться в жизнь. Приближаясь к склонённой на земле фигуре всё ближе, я не столько преисполнился гнева и ненависти, который был мне так необходим, сколько страшился, зрея его чёрный элегантный пиджак.

Конечно, дедушкины сказки давно перестали играть роль. Пред о мной уже промелькало много реальных фото этого человека, но лишь заприметив его, такого слабого, лежащего в земле и будто наслаждающегося этими последними секундами, я наконец-то полноценно осознал, что он - самый обычный человек.

Наши семьи погубил не ребёнок адского котла, с крыльями и гигантским рогами, не падший ангел, пошедший на поводу у сотни грехов, не паренёк с усами, требующий истребления целого народа [7], и даже не Фредерик Жолио-Кюри [8], из-за которого мог погибнуть город.

Самый обычный мужчина лет пятидесяти, с седыми волосами и полным лицом с обвисшей кожей. Много морщин, пусть и всё познаётся в сравнении. Здесь явно кропатели крайне хорошие врачи, пытаясь выжать из уже старческого лица максимум якобы молодого облика. Не самая худшая фигура, сильные плечи и крепкое тело, потому что имеются отличные тренеры. Идеальные, чрезмерно элегантные наряды, потому что, опять же, имеются деньги.

Главной проблемой этого урода было то, что у него имелись бюджеты и сумасшедшее желание власти, приведшее к чужой гибели.

И, всё же, он являлся обыкновенным человеком.

Но лишь короткий его взгляд, пусть и испуганный, но заставил меня начать его бояться.

Пока зачитывался приговор, я смотрел в землю, пытаясь вызвать чувство мести обратно к себе в грудную клетку, но то давалось с трудом.

Кулаг говорил думать о его богатствах. Очень дорогой пиджак был красным от крови, шикарные штаны извалялись в грязи, обувь была расколошмачена.

Любоваться и гневаться нечем.

Оставалось цепляться лишь за воспоминания. За убитую мать с пробитым боком, за отца с ножевыми ранениями, которых я даже не мог увидеть на похоронах, потому что меня не повезли на кладбище, за деда, что молился по ночам убитому ребёнку, и за дурацкую манную кашу.

Боже.

Лишать человека жизни за блядскую манную кашу.

Закончив зачитывать приговор, Кулаг указал на меня, уведомляя о последующем необходимом выстреле. Дуло поднялось вверх, пистолет заряжен, но палец никак не мог нажать на дурацкий курок, и закончить это гадкое сражение.

Могло показаться, что я боялся убийства, но дело крылось в другом.

Во мне пробудились, будто старые монстры из-под кровати, ужасные детские воспоминания: эта потерянность, эта безысходность, эти страдания, пропахшие мучительными стараниями выжить и быть хотя бы чуточку похожим на окружающих, на которые обрёк он меня, разменяв моих родителей на дурацкую новую квартиру.