Дневник твоих преступлений

Вильдан | 1.2 Убить царя

Не то чтобы когда-то я ставил запрет на ограничение входа в мою квартиру, но в один момент его постоянное явление, как будто её откровенного владельца, начало не слабо так бесить. Кулаг когда-то сделал многое, чтобы это жилище у меня появилось, одарив меня хорошей работой, сразу после школы на отцовском предприятии, но это явно не позволяло ему влезать в мою хату, словно в свою. По причине его первого такого бесспросного появления, я расстался с девушкой, потому что она не нашла ни одного адекватного объяснения, почему у лица, которое она видела на местных газетах и плакатах, развешанных по городу, имеются ключи в мою обитель.

Тогда же он уведомил меня, что у будущего убийцы Герасима Авильянова не должно быть постоянной девушки, потому что мало кто согласится продолжать отношения с преступником или же отважится ехать следом за ним в другой город. Жён декабристов [1] навряд ли отыскать в 21 веке.

Одна из его поклонниц некогда забрела в наш коттедж «Красный конник [2]», новое постоянное место для сбора футуристов, и там, лишь заслышав о глобальном плане нашего уничтожения монарха, она тут же бросила нашего вечного учителя.

Не самая умная девушка.

- Ты опоздаешь на тренировку, - гневно уведомил он, даже без стука заходя в мою спальню и сразу же приблизившись к шкафу, доставая оттуда необходимую одежду.

- Ты мне её не назначал.

В какой-то момент я научился отвечать на его фразы даже в полусонном состоянии, и это было лишь одно из качеств в его длинном списке, за которое он меня обожал.

- Назначаю сейчас, собирайся, - буркнул Кулаг, открыв форточку в моей спальне и ту же закурив сигарету, облокотившись на хороший подоконник пластикового окна.

Подушку пришлось отбросить на другую сторону моей двуспальной кровати, и, поправив дурацкие падающие на глаза пряди, начать одеваться.

Да. Двуспальной кровати.

Это куда лучше, чем старое раскладное кресло в квартире моего деда, откуда мне пришлось в быстром темпе уйти, как только он прознал о нашем нескромном плане. Обнаруженный в портфеле пистолет, тот, который Кулаг выдал чисто мне для защиты и обучения, вызвал множество вопросов, когда старенький дедок угрожал мне расправой и тяжёлыми советскими наказаниями, одним из вариантов которой было лицом под горячую воду за такие глупые идеи о чьём-то убийстве. Смотрелось все странно, потому то именно он некогда вторил, что все проблемы моей жизни от рук этого гадкого циничного ублюдка.

Но предстоящее преступление своего внука он принять не мог.

Слишком много грубых слов и матерных выражений, слишком много оскорблений снизошли с его уст, и я был убеждён, что тирада завершится моим изгнанием из дома. Мне было бы несложно, я мог спокойно отправиться в квартиру к Кулагу или же Прохору, и поселиться там на время, продолжая подкидывать купюры в зарплату деда, чтобы ему было на что жить.

Увы, судьба решила по-другому.

Мой старик начал слишком много разглагольствовать во дворе о нашем предстоящем деянии, что могло принести свои не радостные последствия. Пока футуристы держали курок поднятым на Авильянова, и тот об этом не знал, мы были в безопасности. Но, если бы только эти отвратные ублюдки прознали такую информацию, то всё общество погнали бы из города, и дай бог, если на своих ногах, а не в гробах, в те самые обустроенные за городом кладбища.

Опять же, влияние Кулага всё решило, и мой дедушка оказался в больнице для тяжело больных, убеждённый всеми, кому не лень, что он сбрендил в тот день. Почти весь отряд приходил к нему, разодетый подобно мальчишкам из младшей группы детсада, и убеждал его в глюках.

Поверил он нам или нет - неизвестно, но историю про пистолет он вроде позабыл, и план, к которому мы готовились уже больше пяти лет, не полетел в тартарары.

Старую дедовскую квартиру пришлось закрыть, а меня перевести в ту, что приобрёл мой верный наставник, что ныне докуривал медленно сигарету, наблюдая за тем, как ездят машины за моим окном на очень оживлённой улице.

- И снова стрельба? - задал вопрос я, натягивая на себя футболку.

- Мне кажется, что ты можешь выстрелить по цели, даже если будешь слеп, - молвил он, даже не оборачиваясь в мою сторону и не шевеля ни единой мышцей на своём лице. - Чисто на слух определишь жертву.

- Что же тогда?

- Немного боевого искусства, - буркнул он, потушив сигарету о пепельницу, которую сам же там и расположил.

- Разве это не задача Проха?

- Его, но и тебе, в случае большого количества Авильянов, стоит быть в форме и знать некоторые удары, иначе останешься котлетой для их избиений, после смерти Ники.

В наших кругах Герасима почти никогда не звали его именем. Всё чаще “император”, “самодержец”, “царь” и Ники. Точно, как прозвище последнего убитого из рода Романовых.

Подобравшись поближе к окну, встав подле друга и отодвинув тюль, я обнаружил, на что же он всё это время смотрел. Там красовался рекламный баннер с его фото, как одного из представителей власти нашей республики. Красивый пиджак, шикарная стрижка и полной уверенности взгляд, по которому и впрямь можно сказать, что он глядит в светлое будущее.

Подкупало это чрезмерно и привлекало внимание.

Лишь этим чрезвычайно игривым лицом, каковое он всегда умел выдавливать из себя в нужные моменты, тот мог завести к себе в постель нескольких простых прохожих.

- Помнишь, я говорил, что план исполнится, как только я окажусь в кресле депутата? - шептал он, даже больше не мне, а себе под нос. - Первая часть плана есть. Осталось воплотить в жизнь цитату.

Бросив короткий взгляд на баннер ещё раз, я прочёл реплику, что напечатали, будто бы прямо с уст моего старого друга: “Придём же к свету, испепелив проблемы прочь”.

Проблема.

Вот ещё одно прозвище для жертвы, чьё личико окажется пред моим дулом.

Сколько бы план не оттачивался, сколько бы корректировок мы в него не вносили, всегда оставалось ясно, что риски у него катастрофически гигантские. Авильянов могло быть больше положенного, и тогда бы бойцы не смогли оставить уважаемую жертву наедине с моим оружием. Главарь мог бы поехать по другой дороге по стечению каких-либо странных обстоятельств, и тогда бы тоже затея наша с треском провалилась. В конце концов, никто не отменял того, что кто-то из футуристов отбросит клятву бригады и кинется сдавать нас и наш план, как последняя жалкая крыса, в руки самого Герасима.

Смешно то, что даже на это Кулаг бы мог не выдать вообще никакой реакции, преспокойно признавая предательство и провал многолетнего плана. Хотя, справедливости ради, его глаз бы явно задёргался, выдавая его не слабо подкошенные нервишки, а может быть даже мышцы на лице пошевелились, оповещая его о том, как в самом деле сломлено его внутреннее эго.

Именно благодаря всему этому, Егор регулярно спрашивал нас, уверены ли мы в данном деле и точно ли мы хотим участвовать. Он напоминал про кровь на ладонях и про пулю в голове. Он напоминал про то, что это смерть от наших рук.

Сколько бы красивых и правдивых эпитетов он не применял, мы от пути нашего не отказывались, потому в тот день мы все и оказались на своих местах, готовые к исполнению многолетнего плана.

Сидя в машине, Кулаг последний раз обговаривал со мной мою роль в данном деле, указывая на многочисленные листы с разъяснением, что может за наказание последовать, как только узнается, что главным убийцей был я. Я знал каждую несчастную буковку на них, каждую крошечную запятую и мог с уверенностью назвать номера страниц, где принтер моего командира заел и теперь красуются крошечные черные пятна, так что, даже надобности читать эти бумаги у меня не имелось. Он мог рандомно сказать любую строчку, и я бы прочёл её по памяти.