Страница 51 из 67
Иветта | 2.4 Хулиган
Пока я водила Прохора по знакомым дворам и площадям, он стремился проводить меня в леса, набережные, различные забытые улицы, с обветшалыми домиками, у которых вниз покатилась крыша, начали гнить держащие их доски, темнели стекла настолько, что чудилось, будто они изначально были черными, а задворки окон отпадали сами, отказываясь существовать дальше.
Какой-то частью мозга я понимала, что это - его старательные попытки спрятаться как можно дальше от знакомых глаз, потому что, верно, это выглядело бы крайне глупо со стороны, если бы его друзья, такие же взрослые бугаи, как и он, встретили его на улице с малявкой вроде меня, которая вроде и вымахала в росте, но всё ещё грезилась со стороны крошечным ребёнком.
Те бы точно его высмеяли, начали бы издеваться и, вне сомнения, подкалывать.
Хотя, кажется, его самого моя явная нескрываемая симпатия ко мне вообще не смущала, в отличие от меня. Взаимного к нему я ничего не испытывала, так что…
Горькие обстоятельства, весьма.
Порой сам Антошка старался убедить себя, что в этом не будет ничего, потом громко говоря, что его лучший друг бы точно ничего не сказал, потому что он - хороший, понимающий, добрый.
А в конце всегда шла фраза "подверженный", будто мальчишка, о каком он говорил, чем-то тяжело болен, но, зная драматичность своего друга, я даже не сомневалась, что в этих строках он нёс абсолютно другую мысль.
Потому, когда в одну из прогулок мы побрели куда-то в подвалы на якобы интересные приключения, я ни на секунду не удивилась. А тот даже подкрепил это сравнением с рассказом Короленко[1], говоря, что мы будем "детьми подземелья[2]".
Честно говоря, ставить в пример литературные произведения у него получалось откровенно плохо.
Спускаясь вниз по лестнице я ещё несколько раз успела пожалеть, что согласилась на эту глупую затею. Мои ноги соскальзывали, и я несколько раз чуть не рухнула вниз, с трудом успев ухватиться за перила.
Скорее всего, Влада бы уже назвала меня сумасшедшей. Порой рассказываемые Прохором истории я выдавала ей, а она хохотала, шепча, что это очередная "могучая кучка[3]".
Любовь к своим друзьям у него, кажется, была бесконечна. Он мог часами говорить про великана, что не откажется зачесть строчки Симонова[4], про дурачка, который знал каждую песню, что считали легендарной в лагерях, и никогда не забывал о лучшем друге и его больного фанатизма по Есенину.
Сколько только интересных историй не было у них и про них, на пальцах не сосчитать.
Рассказы меня веселили, но кривая убеждённость, что паренёк преувеличивает не уходила никогда. Слишком всё было красиво, гордо, бомбезно, с гимнами, поэзией и даже музыкальным сопровождением.
Иногда действительно грезилось, что он всё лишь выдумал, какой позиции и придерживалась Влада, но мне, несмотря на перебор с драмой, происходящее всё равно нравилось.
Чем глубже мы оказывались, тем меньше интересным веяло. Больше было похоже, что скоро начнётся одна из документальных программ, где будут расследовать чью-то гибель.
Не очень хотелось, чтобы она была моя.
- Зато с комментариями Леонида Каневского[5]! - буркнул, смеясь, Прохор, когда я выдала своё недовольство.
- Счастье какое! Сразу умереть захотелось!
Мой юмор стал сильно специфичным. Хорошее влияние на него оказывали этот юнец, дядя Лев, Миша, Влада и даже папа. Никто из них не видел зазорного в шутках о смерти или припоминания каких-то болезней, в то время, как я ощущала себя крайне неловко после каждой такой, и, даже здесь, сразу после извинилась, чем заставила друга и того громче хохотать.
В конечном итоге, пред нами оказалась дверь, которую без особого труда открыл Прохор, впуская меня в брошенную обитель их команды.
Огромное помещение типичного гаража, с, на удивление, высокими потолками, пошарпанными стенами, некоторые из которых прикрыты материалом, точно, как у нас в гараже для стрельбы, и отвратительным бетонным холодным полом. Тёмная лампочка светила слабо, делая и без того не самую светлую комнату ещё мрачнее. Мебель стояла аккуратно, хоть и было видно, что ей пользовались не так давно, но пылью покрыться она уже успела.
Батареи в углу громко прозвучали, привлекая внимание к, верно, главному достоянию этого места, являющейся, чуть ли не иконой этого места, которую я тоже воспринимала за миф.
Помещение выглядело никудышно, измученно, словно никто о нём не старался заботиться, или же не находил нужды. Разваливающиеся стены, падающий потолок, валяющиеся кусочки бетона, а посреди хаоса этого не квадратного помещения, кроется особая часть. Явно выровненная чьими-то заботливыми руками множество раз, так, что на ней ни единого изъяна или скола, покрашенная в яркий белый цвет стена, разглагольствующая поэзию 20 века самим своим существованием.
Строчка за строчкой, что были написаны разными почерками и точно разными руками.
Целая шайка бегала подле этой стены, заботливо приводя её в достойный вид, чтобы создать свой необычный алтарь.
Это выглядело так нереально, так фантастически зависимо, словно её писатели были глубоко больны мамой поэзией, что готовы написать любимые строчки куда только можно. Исписать тело, блокноты и даже стены.
- Удивительно! - шепнула я, пальцем прикасаясь к краске, каковой всё написано.
Блок, Маяковский, Цветаева - они все жители этой необыкновенной стены, будто оставаясь живыми за счёт писанных строчек и восхищения тех, кто обрёк их поэзию на нахождение в этом месте.
Несмотря на то, что Прохор несколько раз повторил, какую часть писал он, я никак не могла отойти прочь от других строк.
"Простите мне, я знаю вы не та…[6]»
Есенинские стихи на этой стене заставили снова и снова возвращаться к ним. Будто заворожили меня. Отобрали всякий контроль головушки, подарили онемение пальцев и небывалую волну восхищению, что бушевала прямо подле сердца.
- Легендарно? - игриво обратился Антошка, явно кайфуя от моего бездвижия.
Теперь в его преисполненные излишней лиричности и драматизма рассказы про друзей действительно можно было верить. Если какая-то группа сражённых поэзией и впрямь столь аккуратно расписывала целую гигантскую стену, то им в действительности ничего не стоило вставать на столы или с ничего садиться на колени, восхищая незнакомых людей литературными творениями.
- Как в сказке.
Это единственное, что я смогла вымолвить, по-прежнему ковыряя ногтем написанные слова.
“И сам я вам ни капельки не нужен.”
Убери ты пальцы прочь от этого хулигана! Что ж так тянет?!