Дневник твоих преступлений

Иветта | 2.3 Антошка

Так и получилось, что отвратительный гараж, уже пропахший пулями, ещё не доходя до которого я слышала надуманные звуки совсем не звучавшего оружия, мы начали посещать вместе с Владой. Только она всегда ходила туда преисполненная мощи, совершенно блаженного, какого-то психически нездорового удовольствия, чтобы отточить свои навыки, которые итак за довольно короткий срок стали слишком хороши. Чудилось, что она входит в кураж, держа холодный металл в своих ладонях и прикасаясь к несчастному курку.

Я же, по-прежнему, её счастливой радости не разделяла совсем. Да, это время, проводимое с папой, которого становилось всё меньше и меньше из-за его рабочих дел и командировок, что заставляли его отправляться за тридевять земель, где не ловила сотовая связь, отчего я не могла долгое время до него дописаться, но само занятие слишком топило мне душу, чтобы я могла оставаться столь слепо весёлой.

Пули вылетали, мишени простреливались в середину, папа смеялся.

Но само это ощущение, которое возникало при сумасшествии, когда сама стрельба покоряет себе твоё сердце, принуждая тонуть в патоке[1], такой тягучей и темной, портило мою душу сильнейшим образом. Будто мрак меня забирает в себя, в это безобразное липкое месиво, которое даже не угольно чёрное, а багровое, и я тону в крови убитых моими руками.

Ни одной жертвы на моих пальцах так и не было, хотя пару раз мне предлагали пострелять белок, но страхи с этим были.

Лунатизм крайне часто происходил именно из-за таких представлений и картинок. Но, какая-то толика меня была восхищена подобной формой мазохизма[2], и самим запахом оружия, иначе почему я продолжила туда ходить?

Причиной мог являться и отец, и Влада, и Миша. Других друзей у меня не было, а желание общаться было. В том гараже я это находила.

Но в один момент моё стремление творить благо вцепилось в мою глотку так сильно, что оставаться в месте, которое грезилось мне персональным полем для расстрела, стало физически тяжело. Избавиться от мыслей о ваннах крови я попыталась тем, что решилась стать донором.

Из-за юного возраста меня не хотели брать, но обещали, что пока я могу попросту помогать в больнице и оказывать помощь, а уже в семнадцать они с радостью возьмут меня в оборону и назначат одним из главных жертвенных солдат.

Сказать, что папа был против - это не сказать ничего. Его лицо покраснело слишком сильно для человека, который просто прознал о переливании крови. Это оказалось настолько сильно угрожающе, сильно кошмарно, что при диалоге, когда я оповестила того об этом, Мише хватило меньше минуты, чтобы встать прямо предо мной, прикрывая меня своим телом, а, когда папа начал голосить во всё горло, дуло пистолета Влады и вовсе направилось на него, оповещая, что, если он продолжит кричать, то она не постесняется подравнять его некрасивую причёску.

Защитники у меня имелись что надо, хоть и прекрасно понимали, что это худший вариант из всех возможных, куда я бы могла подать своё благо.

Приюты я посещала, пожилым помогала, но этого было мало.

Быть может, я бы и не отправилась к этим пакетам и иголкам, если бы мои страшилки с пулями и океанами человеческих трупов не прибегали ко мне столь часто.

И что же?

Напоролась на другой грязный пруд с кучей водорослей на дне, которые обвязывают ноги, заставляя тебя утопать в грязи, кричать о помощи, при этом прерывая возгласы прямо в горле, и ты только тонешь, обманывая сам себя, что пучина не так уж плоха.

Мама.

Сколько бы отец не старался притворяться, что она живая, рассказывая лишь истории, в которых она ещё в этом мире, её смерть всё ещё травила и терзала его душу. Даже, вернее будет сказать, что та дыра, каковую проела её гибель прямо у него в сердце, похожа на сильнейший ожог кислотами.

Брешь прямо там, глубокая слишком. Лишь шаг ближе, и чувствуешь, что по-прежнему жжёт. А нажмёшь, и напомнит о себе ещё одна рана, и вот уже ни шанса на счастливую жизнь.

Хорошо, что моя воспитательница не погибла по вине проблем с кровью.

Острая ситуация, тяжёлая ссора, но в центре я всё равно оказалась, на правах вечной помощницы, которая скитается по палатам, оказывая услуги, убирается, приносит что надо по мелочи да ютится по комнатам, беседуя с окружающими.

В кабинете забора крови я и вовсе находилась слишком часто, помогая переносить экспонаты и даже представлять их некоторым персонам.

Там впервые я и обрела друга, который не вязался с пистолетами, не пах металлом, шутил достаточно криво, так плохо, что от этого даже становилось смешно, но зато любил болтать непонятными, слишком далёкими для меня лиричными мыслями, кидаясь ими, будто и впрямь веря, что поймёт их любой.

А ещё, он рассказывал сказки, что из места, где он живёт, всё именно так и происходит.

Первое знакомство выдалось не самым лучшим образом, потому что я сидела возле одной уважаемой женщины за шторкой, в то время, как рыжеволосый паренёк задорно хохотал, отдавая свою кровь сквозь иглу, явно стараясь привлечь внимание молодой медсестры, которая меняла пакеты.

- Будьте так добры, чуточку потише! - шепнула я, не глядя на пациента и вовсе не поднимаясь со своего стула.

- Молчат только на похоронах, а здесь собрались лишь те, кто пришли на помощь, потому что желают никогда там не оказаться!

Выдать нечто такое на целое отделение доноров казалось мне грубым делом, особенно учитывая то, что женщина, сидевшая передо мной, потеряла своего ребёнка из-за серьёзных проблем со здоровьем. У мальчишки как раз-таки было что-то с кровью, чего я, понятное дело, в силу плохой памяти не запомнила, и потому она решила оказывать помощь другим, отдавая свою многочисленную первую группу нам в использовании.

Поднявшись с места преисполненная желания заткнуть этого больно говорящего наглеца, я двинулась прямиком к его койке, беспризорно отодвигая шторку.

- Ты тоже похорон боишься или просто жалеешь, что твоё личико испортит нахождение под землёй?

Тот не сразу заметил меня, а, точнее, старательно пытался сделать вид, что он меня не замечает. Глаза по-прежнему пристально глядели на юную медсестру, которая от моего прихода опешила, чуть не уронив свои инструменты вниз.

Забавно, обычно такие проблемы происходили по моей вине, а ныне я являлась разгневанной девушкой, пришедшей поставить на место болтуна.

Лишь когда его очи наконец-то повернулись ко мне, паренёк прошёлся по мне взглядом, не наглея и не замирая на каких-то местах. Словно ему не было интересно ничего более, нежели… Моя улыбка.

Зацепившись на ней, он усмехнулся, не скрывая ровный ряд своих зубов, которые были выведены вперёд так сильно, что грезилось, будто ему только недавно сняли брекеты. Ему точно хотелось показать свои прелести.

- Моё симпатичное личико не будет красивым в гробу, котёнок.

- Самолюбование, - буркнула я, выдавая на лице максимум эмоций, чтобы указать на то, насколько мне неприятно общение с его персоной. - Мило.

- Могу, умею, практикую…

- Надеюсь, что ты также могёшь в молчание, - выпалила я, глядя на рыжеволосого паренька в последний раз, прежде, чем вновь прикрыть закрывающую ширму меж нами. - Так что, попрошу вновь, потише.

- Всё для тебя, котёнок.

Задёргивая шторку, я поймала себя на неприятной мысли, что это прозвище может быть и миленькое, но точно не для существа, вроде меня. Как правильно отметила Влада, не будь моей аллергии, весь несчастный двор из пушистых бездомных питомцев уже бы обитал в наших квадратных метрах. Это правда, я бы занесла каждого хвостатого, дремала бы с этими прелестными ушками, но мне не оставалось ничего другого, как подкармливать их, а после держаться очень далеко.