Воробьиный дом

Минут пять они ехали в тишине, глаза направлены друг на друга, но смотрели в никуда.

- Завтра утром… если не умру во сне… и даже если ноги совсем откажут, я покину этот город. Полечу к мужу. Живому или мёртвому.

Она стукнула тростью по полу и сурово добавила:

- И не вернусь!

Хэнгер развёл руками.

- Ваше право.

- И у вас ко мне нет никаких вопросов… детектив, пока я ещё в Сорроувиле?

Внутренне Хэнгера стошнило от её слов. Её внучка лежит в полицейском морге с перерезанным горлом, криминалисты пинцетами копаются в разрезе, а она интересуется: “Вы же детектив! Ваша обязанность докучать всем вопросами!”. Нет у него к ней никаких вопросов. Только ко вселенной.

- У меня нет вопросов… к вам, – озвучил он часть своего внутреннего монолога. Немного подумал и добавил: – Я буду работать.

Мадам Кападия кивнула, потом, наморщив лоб, попыталась разглядеть, что находится по ту сторону тонированных окон. Затем она крепко сжала ручку трости, и – Хэнгер успел подумать, что она решила на него напасть – ударила ею в стенку, разделявшую салон. Водитель тут же остановился. Хэнгер старался смотреть прямо и не переводить взгляд на металл трости, что врезалась в перегородку в паре дюймов от его лица.

Дверь, у которой сидел детектив, с щелчком отворилась, и в салон ворвался весёлый шум Торговой площади, на которой всё ещё царило праздничное и фривольное настроение даже неделю спустя после Дня святого Патрика.

- Ваша остановка, сэр, – водитель почему-то уже не казался таким дружелюбным.

Радуясь про себя, что он сказал “сэр”, а не “пёс”, Хэнгер выбрался из машины.

- Молодой человек, – окликнула его пожилая дама. Хэнгер умудрился вступить из салона дипломатического автомобиля прямо в лужу, и не успел ни подойти к опустившемуся с её стороны стеклу, ни даже обернуться. – Я уверена, что, в случае успеха, вам воздастся более, чем вы можете ожидать. Но и опасайтесь за себя, – сказала мадам Кападия его спине, в то время, как детектив отряхивал ботинки.

Стекло опустилось, и автомобиль медленно отчалил, лениво косолапя по брусчатке, которой так много в историческом центре города.

Сегодня перед ним сначала разом пронесли двенадцать трупов, по сути детей. Потом он видел “комнату отдыха”, в которой раньше делали уроки, играли в настольные игры, целовались и творили всё такое прочее в темноте и по ночам. А теперь там всё залито кровью. И в каком-то смысле она уже никогда не отмоется. Но это его особо не тронуло, нет. Потому он и занимается тем, чем занимается, – потому что чужие смерть и кровь проходят мимо его души, практически не касаясь. Но вот общаться с родными убитых… Он вообще предпочёл бы ни с кем никогда не разговаривать, а такое – вообще выше его сил. Вот в такие моменты хочется всё бросить. И он бы бросил, но у него больше ничего нет. Нет других интересов, желаний, стремлений, навыков, ничего. А что тогда останется такому рациональному человеку как Клифф Хэнгер – младший? Только покончить с собой.

В конце-то концов – почему он детектив? Потому что он им родился. Каким-никаким.

Зная, что у него куча дел, а утром надо зайти в участок – не слишком рано, но и не слишком поздно, чтобы точно застать Веласкеса, – он всё равно решил дойти из центра до дома пешком. Надо проветрить голову, чтобы в ней осталось только нужное.

Посмотрел нежно на знаменитый пятидесятифутовый памятник Сорроувильской рыси, и отпустил поводья ног.