Страница 5 из 80
— Конечно, Пётр Христианович. Инесса проводит. А потом обязательно ко мне, почаёвничаем, Аркадия Ивановича вспомним, а то и помянём. Он частенько рассказывал, как вы с ним генерала польского Ежи Грабовского пленяли под Варшавой в Праге ихней, — вдова протянула руку и на свет из тени выпорхнула ещё одна обитательница дома, подала даме в чепце платок, которым та сразу и воспользовалась, промокнув глаза и нос.
А Брехт вспомнил. Вот этот кусок памяти от Витгенштейна ему достался. Точно, он в 1794 году вместе со своим командиром полковником Фоминым во время атаки на предместья Варшавы Праги был свидетелем гибели генерал-поручика Ежи Грабовского. Только там всё было наоборот. Генерал тогда командовал русским или точнее российским подразделением добровольцев набранных из белорусов — литовцев. А в плен они тоже вместе с Фоминым взяли генерала Грабовского при захвате Вильно, обороной которого и руководил генерал-поручик, командуя литовской дивизией. Что-то не вязалось в рассказе бывшего его командира полковника Фомина жене с тем, что произошло на самом деле. И там ещё непонятная история была с гибелью командира корпуса польского генерал-лейтенанта Антония Хлевинского и последующими событиями. Казна польского корпуса исчезла. А Ежи Грабовский погиб на глазах Витгенштейна в ноябре 1794 года уже принеся присягу на верность русскому генералу Николаю Репнину. Казна? На какие деньги мелкопоместный полковник купил огромный дом в Санкт-Петербурге?
Нет. Не надо. Зачем ворошить прошлое? Сам собирается получить стартовый капитал за счёт поляков.
— Конечно. Почаёвничаем. — Граф щёлкнул каблуками. Получилось. Пол паркетный, навощённый, скользкий.
— Инесса, проводи Петра Христиановича к Дмитрию Ивановичу.
— С удовольствием, Марфа Васильевна. — Инесса опять вышла из тени.
Немка? Красивая, высокая, бледная только, ещё и специально, наверное, пудрами и белилами всякими намазанная, как у покойника лицо. Загара бы южного девушке и топик с шортами. Нда … Зато грудь почти вся на виду. Плечи открыты, и платье непонятно на чём висит, почти не закрывая высокую и полную грудь. Тоже белилами закрашенную. Мраморный такой бюст получается. Чуть бы ещё его бюстгальтером приподнять. Может, его изобрести надо. Брехт оценивающе глянул на провожатую, улыбающуюся ему. А ведь не получится к ней лифчик приделать. Плечи полностью открыты, бретельки смешно будут смотреться. А если придумывать без бретелек вариант, то технологии сейчас не те, где взять резину и пластмассу? И главный аргумент против изобретения бюстгальтера ещё есть. Граф Витгенштейн войдёт в историю как спаситель Петербурга. Нормально. А вот граф Витгенштейн спаситель Петербурга и изобретатель лифчика — это, ни в какие ворота. Придётся дамам Петербурга обойтись.
— Марфа Васильевна, я не прощаюсь, на обратном пути обязательно у вас задержусь, повспоминаем за чаем и помянём Аркадия Ивановича.
— Пойдёмте, Ваше сиятельство, — Инесса указала рукой на следующую комнату, там большую её часть занимала парадная лестница с золочёными балясинами.
Инесса шла впереди и даже оглянулась один раз, проверяя очевидно, не заблудился ли генерал. Отстал и потерял её из виду, как в густом лесу. Комната метров пять на пять и лестница, где тут блудить. И вдруг, когда они уже почти подошли к лестнице, женщина бросилась ему на шею и впилась губами в его губы.
— Где ты был столько времени? — Ну, твою же налево! Ну, не честно так! Верните воспоминания графа. Вот про Инессу, например. Хорошие, должно быть, воспоминания. Вон, какая страстная девица. И фигурка … Нда, а граф-то ходок. Даже завидно.
— Царская немилость …
Событие пятое
Обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода Хвостов Дмитрий Иванович был человеком почти отталкивающей внешности. Длинный подбородок, нос тоже длинный с горбинкой, но если графу Витгенштейну почти такой же нос придавал мужественности и изюминки к внешности, то чуть более крючковатый нос обер-прокурора вместе с нависшими над подбородком щёками и полная безусость делали «родственника» Суворова некрасивой хищной птицей. Добавить стоит всклокоченные чуть седые волосы, как-нибудь так рисуют бабок-ёжек. И высокие кустистые, странно изогнутые брови в картину вписывались, будто он ими удивляется обеими сразу. При этом это был честный, добрый человек. И до кучи ещё и поэт. Сейчас, не обернувшись на вошедших в комнату Витгенштейна и Инессу, он стоял, опёршись о бюро, с разложенными на нём в беспорядке бумагами и писчими принадлежностями, смотрел в потолок, стоя вполоборота к окну, и читал басню.
Сидящие у противоположной стены дамы жиденько зааплодировали. Одна была дочерью Суворова, вторая племянницей, а самая старая, должно быть, сестрой. Три родственницы.
— Отлично, Дмитрий Иванович. У вас получилось лучше самого Эзопа. — Тоже похлопала в ладоши Инесса.
Пиит обернулся и увидел вошедших.
— Граф, рад, что вы заглянули. Сейчас подадут жжёнку. Привык я к ней, с Александром Васильевичем по миру скитаясь. И вас угощу, родственник любил ею греться в походах.
Ну, вот и этот Витгенштейна знает. Сейчас начнёт общих знакомых вспоминать, а Пётр Христианович их не помнит. Засада очередная.
— Не откажусь, сыро и ветрено на улице, — чуть поклонился Брехт.
— Как вам новая басня моя? — и рожа такая довольная, ожидающая похвалы.
У Крылова лучше получится. Человечнее. И рифмы лучше. Тут явно суворовский лаконизм присутствует и его же манера обрубать предложения, не растекаться «Мыслью по древу».