Страница 4 из 80
Глава 2
Событие третье
Ивашки с Сёмой Тугоухим добрались до Санкт-Петербурга через два дня после графа. Путешествовали неспешно, не загоняя коней, на дормезе. Для Семёна успели вышивальщицы смастерить — построить фрак хороший, с камзолом, понятно, и он изображал из себя барина бохатого (дормез-то княжеский). Бохатого, но неразговорчивого. Французского дезертир не знает. Приехали и подкатили к дому на Миллионной, куда Пётр Христианович опять заселился. Валериана Зубова в Питере не было, он уехал в Москву, помогать Константину, готовить Первопрестольную к коронации.
После приёма в Зимнем дворце прошло уже два дня, а ни от вдовствующей императрицы, ни от Александра вызова или приглашения не поступало. Пётр отправил Ваньку младшего следить за одним местом в Петербурге, а сам прошёлся по петербургским ювелирным магазинам. По дороге зашёл по сообщённому Беннигсеном адресу. Нужно было подкрепить свою идею по внедрению в войска новой тактики хоть парой бумаг, написанных авторитетом.
На Крюковом канале стоял длинный двухэтажный дом с двумя сиротливыми балкончиками. Номеров для домов ещё не придумали, но дом не спутать, точно его Леонтий Леонтьевич описал. Дом принадлежал некоему Дмитрию Ивановичу Хвостову, которому посчастливилось жениться на княжне Аграфене Ивановне Горчаковой — дочери генерал-поручика Горчакова и любимой племяннице Суворова. Хвостов сейчас был супер-пупер какой шишкой. Не много не мало, а обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода. Это не главный по тарелочкам, но это человек, который имел непосредственный доступ к императору и являлся связующим звеном между Синодом и монархом. Если что, то через век именно таким «Обер-прокурором» станет Победоносцев.
Дмитрий Иванович, кроме всего прочего был ещё и поэтом — графоманом, правда, в те годы слово «графоман» ещё не употреблялось, назывался более красивый термин — метроман.
Кроме разруливания склок среди монахов Дмитрий Иванович был ещё и поэтом. Написал множество стихов, перевёл на русский стихотворный большое количество импортных стихов, а ещё писал пьесы, которые с переменным успехом ставили в театре. Говорят, что Суворов попросил мужа любимой племянницы на смертном одре не писать стихов, а если не получится, не писать, то хотя бы не издавать их. Дмитрий Иванович предсмертную просьбу генералиссимуса не выполнит, он будет продолжать писать стихи, издавать их огромными тиражами за свои деньги и потом «дарить» — всучивать всем подряд. И станет объектом для насмешек всего Санкт-Петербурга.
Зашёл граф фон Витгенштейн в этот гостеприимный дом по той причине, что именно здесь около года назад скончался Александр Васильевич Суворов. Ему для реализации плана по изменению тактики ведения войны нужен был доступ к архиву Суворова. Во-первых, жаль будет если он сгорит в 1812 году, вместе со всей Москвой, а во-вторых, нужно добавить к этому архиву якобы записки самого генералиссимуса о «правильном» построении войск, об окопах, о правильном применении егерей, ну … Много чего можно добавить.
Как это сделать? Да, просто, сейчас есть в столице десятки людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что составляют прошения, пишут письма и завещания, и т.д. и т.п. Каллиграфы! Писарчуки. Стряпчие. И можно вполне найти среди них человека, который за небольшую денежку превратит измышления Петра Христиановича в наследие Александра Васильевича. Подделает почерк. Что сделать потом с товарищем? Чтобы не захотел сей тайной поделиться? Не решил пока Пётр Христианович, но, наверное, среди сей мафии писарчуковой есть такие, которые подделываю завещания. Преступники. Преступник должен сидеть в тюрьме? Или лежать на кладбище. Под гранитной плитой с надписью: «Никогда не упускайте возможности увидеть что-нибудь прекрасное, ведь красота — это почерк Бога. У усопшего почерк был ещё лучше».
Но сначала нужно получить доступ от обер–прокурора к этому архиву. С Хвостовым Пёрт Христианович был знаком шапочно. Петербург это большая деревня, все друг друга знают. Не было приглашения. А может и было? Давненько должно быть, при встрече на каком-нибудь балу или приёме обмолвился сей господин, мол заходите граф, будем рады … А если и не говорил, то не вспомнит об этом, а даже и вспомнит, то из вежливости не прогонит.
Брехт остановился перед дверью длиннющего двухэтажного дома на Крюковом канале и решительно постучал в неё подвешенным молоточком.
Событие четвёртое
Дверь открыл ливрейный лакей, но из-за его плеча высунулась необычная рожица. Полная немолодая женщина в белом чепце улыбалась графу. Брехт её не знал. Но каждый раз его в таких случаях посещала мысль, что должно быть именно этот кусочек памяти Витгенштейна ему и не достался.
— Кхм, ваше превосходительство? — поклонился лакей.
Что-то явно не так. Вот только что?
— Это дом обер-прокурора Дмитрия Ивановича Хвостова? — попытался улыбнуться даме в чепце Брехт.
— Ну, что вы, граф, это мой дом, — махнула на него ручкой из-за спины лакея дама.
Граф? Получается, что он с этой тётечкой знаком. А Хвостов? Беннигсен дал неверный адрес? Ну, номеров домов в привычном виде сейчас ещё нет. Номера есть у участков, и они просто пронумерованы по нарастающей. По мере строительства. Рядом может находиться дом 234 и 431. У этого дома как раз и был номер 234 и именно этот номер назвал ему генерал Беннигсен.
— Извините, мне этот адрес назвали, перепутали, должно быть. — Как к этой женщине обращаться, чтобы такой огромный дом иметь в Петербурге, нужно быть очень богатым человеком, и она сказала, что дом её, а не мужа. Вдова?
— Заходите, Пётр Христианович, всё правильно вам сказали, я сдаю второй этаж дома нашему пииту. Дмитрию Ивановичу. — Женщина оттолкнула легонько ливрейного товарища и протянула руку для поцелуя. До последнего времени уже четыре месяца почти находясь в этом времени Брехту почти не приходилось ручек целовать. Придётся привыкать. Рука была пухленькая и ароматная, так пахнуло чем-то южным.
— У Дмитрия Ивановича сейчас дочь Александра Ивановича — Наташенька. Он вас приглашал?
— Нет. Хотел побыть в месте, где скончался наш великий полководец … — Пётр даже не заметил, как голос сорвался, ветер холодный, должно быть.