Страница 36 из 58
Густав Карлович похлопал меня по плечу и, удивительно, подобная фамильярность не вызвала во мне никакого раздражения!
— Скажите честно, вы хотели бы снова встретиться с тем безумным кровожадным стариком, пожирающим сырую оленью ногу?
Это было невероятно!
— Но откуда вы про него знаете?
— Ничего удивительного, — сказал Ангел 4. — Этот монстр, первый, кто встречает вас в том мире и последний, кто из него провожает! Он всё ещё там — возле своего первобытного костра и он ждёт вас, Зигмунд Фрейдович! Запомните это раз и навсегда!
Он поднялся с кушетки, подобрал с пола деревянную лопату для уборки снега и прислонил её черенком к стене.
— Оправдайте выбор Важного Специалиста, и, клянусь вам, вы никогда об этом не пожалеете!
Я не видел, как он встал. Как вышел в коридор и всё такое! Я только слышал, как за ним сомкнулись двери его социального лифта и Ангел 4 умчался в свою привычную действительность, сильно напоминающую сырую тёмную пещеру, наполненную тысячами счастливых летучих мышей, похожих друг на друга, как гвозди!
«А что, если он прав? — подумал я, оставшись один. — Что, если теория «О Коридоре и Этажах» применительна и в отношении к людям и мы видим их такими, какими хотим видеть?»
Мне нужно было подождать, прежде, чем я получу ответ на свой вопрос. И время, слава Макинтошу, было на моей стороне!
3.
СТРАСТИ ПО АНДРЕЮ.
Я был слегка удивлён, увидев в своём офисе Левшу. Он, как ни в чём не бывало, сидел на кожанном буржуйском диване с круглыми подлокотниками и без особого интереса просматривал последний номер всё той же «АБВГдейки». Почему я подумал, что диван буржуйский? Уж не потому ли, что вся немногочисленная мебель была здесь самого лучшего образца и создавала какую-то забытую атмосферу уездно-губернского присутственного места времён Достоевского и Гоголя! Может, дело в карельской берёзе, может, в палисандре или ротанге — я в этом совершенно не разбираюсь, но и от рабочего стола с лампой под зелёным абажуром, и от стульев с мягкими сиденьями, обитыми цветастой щёлоковой тканью, и от картин в тяжёлых позолоченных окладах, и даже от напольной кованной вешалки — от всего этого буквально разило старомодной киношной роскошью!
Даже пахло чем-то сыромятным и пасконно-патефонным, от чего так и подмывало затянуть что-нибудь вроде «Вот мчится тройка почтовая…»
— Ну как? — спросил Левша, не отрываясь от газеты. — Подкорректировать или так сойдёт?
— Твоих рук дело?
Я был вдрызг обескуражен!
— Если б рук, — вздохнул Левша. — Руки! Я подумал, завтра заседание, а тут не кабинет, а бомбоубежище! Пришлось обратиться к былому опыту! — Он попросил у меня фуражку и повесил её на вешалку. — Видали, словно тут и висела!
— Со столом ещё ладно, хотя, что значит — ладно… — мямлил я, не зная куда приткнуться. — Но картины то ты откуда взял?
— Откуда, откуда… Оттуда! К Репину пришлось сгонять, Илье Ефимовичу, откуда ж ещё!
Левша налил из графина воды и протянул мне стакан.
— Держите, это поможет вернуть былое величие! И перестаньте вы глаза пучить, тут делов — на копейку. Вот блоху подковать — это да! А это… Я, кстати, ещё и иконок хотел понавешать для полного фаршу, да этот, как его, с деревянной фамилией…
— Рублёв? — подсказал я.
— Ну да, он. Зажилил, гад, и ни в какую! Может, вместе сходим? Вам то, я думаю, он не откажет! Только вы сначала за стол сядьте, примерьте, как говориться, на себя.
Я последовал дружескому совету, благостно опустив ладони на столешницу, покрытую зелёным сукном. Открыл-закрыл колпак на чугунной чернильнице, несколько раз щёлкнул выключателем светильника, приятно ощутил пальцами холодную поверхность письменного прибора из натурального малахита!
— Ну, так что, идём к Рублёву? — напомнил о себе Левша.
— Да надо бы, — сказал я. — Он у меня в списке и я обязан его известить. Знаешь, куда идти?
— В Палаты Каменные, куда ж ещё! А конкретно палата номер 1430.
— Один живёт?
— Кабы! С Прохором-старцем. Но тот уже не рисует. Совсем. Просто лежит — руки на груди и соска во рту. Рублёв, однакож, от него не съезжает, это, говорит, мой духовный интерес. Принюхался — точно, дух у них стоит — мама не горюй!
Перед уходом я ещё раз окинул взглядом кабинет, пытаясь отыскать хоть какие-то следы спортзала и, представьте, отыскал. Баскетбольный щит с кольцом, тот самый! Висел над столом, как миленький, в ожидании точного броска!
— Это я для Семёна Семёныча оставил, — пояснил Левша. — Пусть кидает! Лучше мяч, чем своих подопечных. Пральна?
Мы спустились в Коридор, вниз Социальный Лифт летел куда быстрее, чем вверх. В кабинке горели свечи, их дым не раздражал, он, скорее, напоминал восточные благовония, от которых делалось легко и спокойно.
— Откуда ты их всех знаешь? Про Семёна Семёновича этого?
— В Центре Важного Специалиста изучил, — плохо выговаривая слова, сказал Левша. Мы их оба плохо выговаривали. Потому, что, если человеку хорошо, он обычно молчит. — По брошюре. Они все там представлены поимённо. Под кодовым названием «Синюшкин колодец». Что это за «Синюшкин колодец» такой, вы не в курсе?
— Фигура речи, взятая с потолка… — пояснил я с явно выраженным прибалтийским акцентом. — Могли бы назвать «Дядюшкин сон». Или «Зойкина квартира», без разницы.
Дверцы открылись, а выходить так не хотелось! Падать бы ещё, да падать, хоть в Преисподнюю — я согласен!
Мы пошли в противоположную сторону, по направлению к Храму и Ракете. Там я ещё не был. Кстати, о Храме! За всеми этими событиями, я как-то совсем забыл, что он — прокси. А это, как выяснилось позже, было куда важнее, чем купола с колоколами!
На перкрёстке двух магистралей: Большого и Малого Коридоров был установлен светофор. Нам это показалось вполне естественным: раз есть перекрёсток, значит, должен быть и светофор. Иначе, где ж ему ещё-то быть, если не на перекрёстке? Каждый цвет вдобавок к общим правилам обозначал дополнительный режим: зелёный — режим процедур, жёлтый — режим свободного времени, а красный — как раз режим «мёртвого часа». Ну, то есть, он и горел. Получалось, что идти дальше было запрещено.
Мы, как законопослушные граждане, свернули на обочину и устроились под ближайшей пальмой за инвентарным номером 48 — ждать соответствующего сигнала светофора.
Мимо нас промчался грузовик, доверху наполненный грязными памперсами и его «водитель», — тут это понятие подходило буквально — человек, который что-то ведёт за собою на верёвочке, — с удивлением посмотрел на двух нарушителей общественного порядка и даже крикнул нам что-то, вроде:
— После Стеньки вторыми будете!
— Это он про Разина что ли? — Левша повернулся к водителю спиной и, согнувшись в поясе, вызывающе предъявил наглецу заднюю часть тела. — Я вот не понимаю, как такое возможно, товарищ Председатель ЧК! Создаёшь соответствующий положению, антураж-макияж, ни рук, ни ног, не покладая — один стол на три миллиона и вдруг такое отношение! Обычный шоферюга кроет тебя матом! Нет, пора уже писать в «Спортлото»!
Я попросил Левшу успокоиться и лучше ответить на один очень важный, сильно волнующий меня, вопрос.
— А можешь ты припомнить, что в той брошюре про Алконост написано? Конкретно?
— Про кого?
Левше не сиделось. Ему вдруг показалось, что дерево стоит не вполне вертикально и он принялся его выравнивать.
— Про Аллу Константиновну. Старшую сестру.
— Сестру?
Придав пальме «верный стояк», Левша взялся за усовершенствование конструкции скамьи.
— Да сядь ты уже, ради всех святых, включая Воблину, мать её, Викентьевну! — не сдержавшись, выругался я. — Сядь и отвечай, о чём тебя спрашивает старший по зданию!
— По чему? — не понял Левша.
— Тьфу ты, — поправился я. — По званию!
— Ну, если так… — Левша присел на краешек скамьи и напустил на себя вид нищего на паперти. — Про какую сестру, вы сказали? Не ту ли, что меня у скворечника приняла?
— Ту, ту, какую ж ещё то!