Страница 85 из 106
И тут Русич сделал для себя еще одно открытие: в свое время он был безразличен, даже чересчур требователен к жене, не зная, в каких условиях трудится Галина Ивановна, как она устает, какие усилия прикладывает, чтобы быть «на крыле», выполняя чисто мужскую работу, ведь нигде в мире нет женщины – специалиста по непрерывной разливке стали. Галина всегда в ответ на его упреки восторженно, образно, чисто по-женски пыталась описать ему это царство огня, в котором она, по крайней мере, принцесса. А на ее утверждения, что их комплекс пришел в Старососненск из будущего века, он откровенно посмеивался. Оказывается, Галина уже тогда была счастлива, фанатично преданна делу, а он, знаток человеческих душ, ехидно ухмылялся: дескать, и впрямь наша баба коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, а мужа, жаль, приласкать некогда.
И это было не последнее открытие, посетившее Русича в огненном цехе. Словно приподнялся занавес, и в минуты собственного уничижения Русичу открылась истина неправдоподобности происходящего вокруг. Многое показалось мистическим, нереальным. Там, в Москве, в Белом доме, в Кремле, если верить телевидению, сам воздух пропитан ненавистью, там кипят страсти, идет беспощадная борьба за власть, каждый из соперников заявляет, что именно он действует от имени народа, а народ, Россия, оказывается, без громкого пафоса, и мелких страстей, и биения себя в грудь плавит металл. И чего стоят все эти пустые сражения за новые гимны и гербы, за новые, режущие слух названия, за чужеземную помощь, без которой в прежние времена жила и процветала Россия!
«И впрямь, суета сует, – опустошенно подумал Русич, – все мелочно, все жалко и ничтожно. Даже мама Зина, человек-кремень, фанатичная большевичка, со слезами на глазах произносившая прежде сакраментальные фразы: „Партия – ум, честь и совесть эпохи“, чутким сердцем осознала, что находилась во власти язычников, ударилась в религию, стала посещать храм, приходит домой просветленная».
Алексей, не отрываясь, смотрел, как вздымались высоко вверх мириады огненных искр, образуя то полукруги, то нечто похожее на огненные языки, и все это казалось неземным, ибо человек был, по его мнению, не в состоянии сотворить такое. И тут мозг, этот странный загадочный орган, в самое время подсунул строчки давно забытой, наивной песенки, которую любила мурлыкать Галина: «Как я люблю деревья и цветы, песчаный плес и лодку у причала. Но в мире нету выше красоты, чем красота кипящего металла». Век живи, век ума набирайся!
Продолжая бранить себя за самоуверенность, совершенно не представляя, как достойным образом выйти из глупейшего положения, Русич решил вновь подняться по трапу метров на двадцать пять и оттуда, с высоты, разглядеть «свою дорогу к храму». И еще подумал о том, сколько смеху будет на комбинате, в городе, на сессии облсовета, ежели люди узнают о его первом начальственном визите «в массы».
Вновь, тяжело дыша, глотая горькую смесь из воздуха и летающей окалинки, Русич все же поднялся по трапу, ненароком взглянул на свои ладони и развеселился: вряд ли у настоящего негра могли бы быть такие черные руки. Наконец-то он, затаив дыхание, встал возле стального ограждения. Внизу, прямо под ним, видимо, шла разливка металла, точнее, слив металла из конвертера в сталеплавильный ковш. Вот где пригодились познания, полученные от бывшей жены. Из огненного жерла рукотворного вулкана била тугой струей в ковш жидкая сталь, играя всеми цветами радуги, расплескиваясь миллионами протуберанцев. Картина и впрямь была захватывающая.
И Русич, глядя, как рождается металл, напрочь забыл о себе, о мелком, ничтожном желании укорить директора Разинкова, поймать его на лжи. Впечатлительный и болезненно честный человек, он понял, что потерпел очередное сокрушительное поражение. Пожалуй, ему более ничего не оставалось, как, склонив голову, выбираться из цеха на улицу и возвращаться в старинный роскошный Дом Советов, в свой богато обставленный кабинет. Можно будет, выкроив минутку, подойти к окну, отдернуть штору и долго-долго смотреть, никого не опасаясь, за реку, на панораму металлургического комбината. Пробираясь к выходу, Русич, опять-таки некстати, вспомнил рассказ Галины Ивановны о том, какой казус однажды случился на комбинате с известным журналистом газеты «Известия». Мэтр решил без сопровождающих «побродить» для полноты впечатлений по комбинатской территории. Ему предложили провожатого, на что самоуверенный журналист ответил: «Друзья мои! Я, не зная французского, по Парижу бродил без сопровождающих, а тут…» Почти сутки гордый писака бродил по комбинату, видимо, искал некую «изюминку», забрел в такие дебри, что чудом остался в живых, но слово сдержал: ни у кого не спрашивал дороги. Не так ли и он, Алексей Русич, потерпел фиаско из-за своей гордыни?
– Алексей? Ты? Глазам не верю! – вдруг услышал знакомый голос. Это было похоже на чудо: среди сотен незнакомых ему людей первой повстречалась единственно нужная спасительница. Палочка-выручалочка. Правда, Галина Ивановна была не одна, видимо, сопровождала очередную делегацию иностранцев. Русич определил это по белоснежным каскам. Сталевары цеха были во всем черном, начиная от касок и кончая чеботами.
– Привет, Галина! – Русич постарался не выдать охватившей его радости. – Ты, кажется, сильно занята? – Как бы он желал остаться с ней наедине.
– Сам видишь!
– Жаль. А я вот к тебе в кои веки добрался, – невольно слукавил Русич, чувствуя, что краснеет. Мысленно стал просить Провидение, чтобы оно уговорило Галину Ивановну не оставлять его одного в столь трудную минуту, ведь не случайно именно она явилась пред ним в образе спасительницы. Это была судьба.
– Извини, Алексей, но… видишь мою компанию, делегация прибыла аж из Австралии, оставлять их не имею права, – она, конечно же, не представляла, в какую сложную ситуацию попал ее бывший муж. Обернулась к австралийцам, о чем-то весело заговорила с ними. Австралийцы дружно заулыбались, закивали. – Приезжай завтра! Все покажу и все расскажу! – Галина Ивановна чувствовала себя здесь как рыба в воде. Наверное, ей казалось, что нет проще дела, чем пройти по конвертерному, осмотреть весь комплекс. Махнув рукой Русичу, во главе иноземной свиты направилась к воротам, откуда медленно выкатывался чугуновоз. Через минуту вся делегация во главе с Галиной исчезла в чреве цеха…
(Из дневника мамы Зины. Последняя запись.) «Сегодня утром случайно прочитала в газете „философские“ рассуждения новоявленного политика о том, что, мол, зря мы воевали с немцем, лучше бы сразу сдались на милость победителя, сидели бы сегодня в тепле и неге, пили бы пиво… Все! Хватит! Кровь однополчан взбунтовалась во мне. Жизнь потеряла смысл. Светлое здание, которое мы возводили в холоде и голоде, рухнуло. Дальше, как говорится, ехать некуда. Жаль, что прожила зазря. Ни семьи, ни кола, ни будущего. Торжествует не честь, а деньги. Прощайте! Игорь, где ты, внучек? Прощайте все, кто меня знал. Не осуждайте. Сил нет терпеть. В столе три письма, отправьте по адресам. Это прощание с однополчанами, которым я спасла в войну жизнь. Прощай, Родина Октября! Прощай, товарищ Сталин! Господи! Прими мою мятущуюся душу!..»
Алексею Русичу пришлось прервать заседание областного совета. Извинился, сказал одну фразу: «Дома – несчастье!» Выбежал на площадь Ленина, вскочил в служебную «волгу», хлопнул дверцой. Кинул шоферу: «Домой! Скорей!»
Перед их домом уже стояли «скорая» и милицейский «рафик». И в груди Алексея что-то с болью оборвалось. До последнего мгновения верил, надеялся, что произошла роковая ошибка, что подобной несправедливости быть просто не может. Столь бессмысленно, в самый тяжкий для семьи момент уйти из жизни – понять такое было свыше его сил.
В квартире было уже полно людей, знакомых и незнакомых: соседи, милиция, какие-то гражданские. Анатолий Булатов, бледный и заплаканный, бессильно сидел в кресле и смотрел в пустоту. Молодой бородач, завидя Русича, встал ему навстречу.