Страница 86 из 106
– Старший следователь прокуратуры Федченко! Вы сын погибшей?
– Погибшей? – Алексея качнуло. Все еще не веря словам, он заставил себя взглянуть на тело, лежащее посреди комнаты, лицо было накрыто простыней. «Откуда-то и простыню нашли», – отвлеченно подумал он. Прошел к изголовью, приподнял простыню. Да, это была она – мама Зина, любимая, родная, наставница и советчица. Самое дорогое существо на свете, чистый источник совести, доброты, справедливости. Мама Зина – мертва. Ее лицо было белым-белым, без кровинки, спокойно-умиротворенное. Нужно было вновь опустить простыню, но он никак не мог этого сделать. Казалось, этим естественным движением навсегда воздвигнется непреодолимая стена между ним, живым, и ею, мертвой.
Где это он читал: «Господь любит и посему первыми забирает к себе самых лучших». Хотя… мама Зина прожила немало, но, пожалуй, ни единого дня не жила для себя, собственно говоря, она не жила, а боролась – сначала за них, за Русича, за Булатова, за Галину, потом за Игоря. Боролась за правду.
– Крепись, Алексей! – Анатолий положил горячую руку ему на колено.
– Как это случилось, Толя? – у Русича не было сил повернуть к сводному брату лицо. Боялся встретиться с ним взглядом, дабы не прочесть в нем упрек за смерть матери.
– Сколько раз я говорил: «Уберите от нее пистолет подальше», – вместо ответа проговорил Анатолий Булатов, – лучше было бы сдать его в музей, помнишь, как просили сотрудники?
– Все мы умны задним умом! – Русич встал, прошел к бородачу, который продолжал что-то сосредоточенно писать. – Скажите, это не убийство?
– Исключено, – бородач даже головы не повернул. – Она выстрелила себе прямо в сердце. Видно, рука у вашей матери была твердой. Кстати, вы и прежде видели у нее этот пистолет?
– Конечно, у нее и документ где-то есть. Дарственный.
– Это мы уже поняли. Там выгравировано: «Герою Курской битвы от генерала армии Чуйкова».
– А причины? В чем причина столь нелепого поступка? – спросил Анатолий Булатов. – Она никогда не говорила о самоубийстве.
– У нее был дневник, – заторопился Русич, – вы должны найти его.
– Дневник у нас. Кстати, кто из вас двоих знает, когда была сделана последняя запись в дневнике? Что побудило совершить роковой шаг? Были неприятности, разлады в семье, ссоры с друзьями?
– Вроде бы нет, – пожал плечами Русич, – хотя… она никак не принимала перемены в нашей жизни, никак.
– Да, это так. И свежая запись в дневнике говорит о разочаровании.
– Разрешите взглянуть на последнюю запись? – Русич двигался словно в гипнотическом сне, плохо соображал, что происходит, и в то же время продолжал сомневаться в реальности страшной трагедии.
Следователь чуточку помедлил, затем кивнул в сторону раскрытой тетради, лежащей на краю стола.
Русич склонился над тетрадкой, которую прежде видел лишь издали. Мама Зина доверяла дневнику сокровенные мысли. Он и Анатолий, да, пожалуй, еще Игорь знали об этом и не лезли в ее душу. А мама Зина сама не предлагала почитать записи. Русич сделал над собой усилие, чтобы вникнуть в смысл записей, не мог понять, какое отношение они имеют к смерти матери. Зачем она пишет это? Почему он никогда не попытался лучше понять ее? Как сие можно понять: «Девочка-собака живет в хлеву, рядом с коровой. Мать кормит дочь из собачьей миски. Какое зверство! В девочке, по мнению ученых, уже причудливо соединились человеческие и звериные инстинкты. Раньше о подобном и не помышляли. Дожили! Оказывается, девочка эта будет теперь постепенно превращаться в собаку: уже сейчас ее голос звучит чаще как собачий лай, а руки становятся все более похожими на собачьи лапы с острыми когтями…»
Это уже было слишком. Русич отшатнулся от дневника, выпрямился, прикрыл глаза. Следователь осторожно отодвинул от него дневник. Русич обхватил голову руками, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Кажется, не бредовые мысли бродили в голове мудрой мамы Зины. Он только теперь начинал понимать всю глубину ее переживаний, всю сложность мышления. Одна эта запись многое проясняет в трагической кончине матери. Она уже не раз высказывалась за столом, что мир к концу тысячелетия сходит с ума, люди, сами того не замечая, превращаются в подобия диких зверей. На сей раз Бог, видать, избрал в качестве жертвы Россию, Советский Союз, за многие злодеяния против веры, против человечества. Русич вспомнил, после самоубийства ее любимого маршала Ахромеева, после запрещения Компартии мама Зина долго ходила хмурая, задумчивая, вынашивала в себе боль, невпопад отвечала на вопросы. И, видимо, пришел ее час, сорвалась, как часто срываются все в ее семействе.
Телефонный звонок прозвучал в напряженной и печальной тишине неестественно тревожно и даже кощунственно. Следователь прокуратуры сам снял трубку, оглянулся на Русича:
– Вас, товарищ председатель облсовета, срочно вызывают в Белый дом!
– Дайте мне трубку!
– Прошу!
Алексей взял горячую трубку, прикрыв мембрану ладонью, тихо сказал:
– Я же предупредил, куда уехал. Неужели случилось землетрясение? Что? Какая комиссия?
Из Москвы? Но почему нас не предупреждали? Главный инспектор Президента Махарадзе? Он рядом? Передайте трубку.
Пока Русич разговаривал с высоким чином из Москвы, следователь с откровенным изумлением оглядывался вокруг. Ему никак не верилось, что глава области живет в этой двухкомнатной «хрущевке», в далеко не престижном районе, с убогой послевоенной обстановкой, да и сам выглядит не в пример прежней партноменклатуре далеко не барственно и не начальственно. Уж он-то прекрасно знал, как заведено в нашей стране: едва человек пробьется к власти, первым делом думает о том, как бы получше обеспечить себя. Недаром депутаты одним из первых вопросов решали, какую зарплату себе назначить.
Русич положил трубку, виновато оглянулся на Булатова:
– Махарадзе прибыл в Старососненск. Времени у него в обрез.
– А с какой целью?
– Для изучения участия должностных лиц в заговоре. Главный инспектор также сообщил, что прибыло подтверждение об освобождении от должности бывшего первого секретаря обкома партии Петра Щелочихина.
– Махарадзе – грузин? – неожиданно спросил следователь, недобро усмехнувшись. – Выходит, в России нет своих умных людей. Мало нам было Сталина.
– Поезжай, Алеша, – посоветовал Анатолий, – потолкуй с Махарадзе, а я пока займусь необходимыми формальностями по организации похорон. Да, звонила Галина, будет через час…
Двое суток прошли для Русича в неимоверных хлопотах, хотя появились откуда ни возьмись подхалимы-помощники, готовые для высшего начальства носом землю копать, предложили похоронить его мать на участке, где обычно хоронили высшее областное начальство. Однако Русич отказался от их услуг. У него были помощники: Анатолий, Галина, даже Тиунова приезжала по два раза на дню. Все печальные процедуры свершались на удивление быстро. Он и не представлял, что у мамы Зины было столько друзей, любящих ее. Какие-то женщины в день похорон хлопотали на кухне, незнакомые мужчины вносили и вносили в квартиру венки. В прихожей появился гроб с черным крепом, надгробный памятник с большим крестом и маленькой пятиконечной звездой. В час прощания появилось множество пожилых людей с орденскими колодочками на пиджаках. Фронтовое братство собралось в Старососненске со всех концов бывшего Советского Союза. На венках были надписи на украинском, грузинском, латышском языках, были телеграммы-соболезнования из Венгрии, Чехословакии, Польши. На всех венках похожие слова: «Герою войны – „Володьке“, „Пятая гвардейская будет всегда помнить тебя, дорогой „Володька“ – мама Зина!“
Часам к двум к дому начали отовсюду стекаться сотни людей. Шли отовсюду. Старые и молодые, военные и гражданские. Играл духовой оркестр местного гарнизона. Чуть поодаль стояли солдаты с автоматами, чтобы отдать последний салют героине войны.
Ранним утром в этот прискорбный день Русичу позвонил городской прокурор. Выразив соболезнование, явно робея и заикаясь, он робко заметил, что по неписаному закону, принятому в России, самоубийц не принято хоронить на общем кладбище да еще с воинскими почестями. Русич, не в силах ответить, молча передал трубку приехавшему из Москвы генерал-полковнику в отставке. Выслушав прокурора, тот резко сказал: