Инклюз

Указательный и большой пальцы мужской руки взяли иголку. Аккуратные и ухоженные ногти указывали на чистоплотность мужчины.

Где-то далеко заиграла музыка.

Игла плавно, но довольно сильно надавила на кожу, на короткое время задержав нажим. Пальцы еще раз проделали ту же манипуляцию в нескольких сантиметрах от первого укола. Движения мужчины были ровными, обдуманными и осторожными.

– Ты молчишь… Всё в порядке? – спокойно и монотонно спрашивал мужчина.

– Я тебе доверяю, – ответил тихий голос девушки.

Игла с большей уверенностью продолжала нажимать на кожу, с каждым разом перемещаясь все ниже, пока не достигла пупка.

– Это что, живая музыка где-то? – спросила девушка, и пресс живота чуть напрягся от сказанного.

– Кажется, да, – тихо ответил мужской голос. Было понятно, что он был сосредоточен на своей кропотливой работе и поверхностно воспринимает сказанное.

Игла стала скользить от пупка вверх. Она оставляла на коже белую линию, которая, впрочем, быстро снова становилась розовой.

– Откуда она тут взялась? – спокойным голосом спросила девушка.

– Там, внизу, иногда желающие играют для публики. Очень рекомендую в свободную минуту заглянуть, – тихо ответил мужчина.

В разговоре наступила небольшая пауза. Игла перестала надавливать на кожу и зависла над мягкой тканью груди в ее нижней части.

– Может, мы уже начнем? – спросила девушка.

– А ты не заметила? Я уже начал, – все также уравновешенно и тихо ответил мужской голос.

Игла вновь вернулась на вишнево-красный вельветовый квадрат ткани. На женский живот опустилась белая блузка с изображением крошечных божьих коровок, покрывая изгибы груди и впадину пупка.

Женщина тяжело вздохнула.

04. В доме есть ружье

___

Закрыв глаза, Оскар чувственно проигрывал возвышенный «Канон» Иоганна Пахельбеля в тональности Ре Мажор, который с недавнего времени стал модным на грустных и радостных семейных мероприятиях. Написанная для трех скрипок в эпоху барокко, композиция хорошо перекладывалась на соло виолончели. Он только недавно открыл для себя этого немецкого композитора, который был другом отца Иоганна Себастьяна Баха, учил его брата и, скорее всего, на будущего гения тоже оказал огромное влияние. Оскару нравились и фуги, и хоралы, он каждый раз сам наслаждался тонким драматургическим сюжетом мелодии, когда ее исполнял.

Понемногу расслабляясь в новом доме, Оскар все больше растворялся в музыке. Он представлял серьезного композитора в пышном голубом камзоле, расшитом золотом, и кудрявом седом парике. Его музыку, в воображении виолончелиста, слушали на званых ужинах другие знаменитые сыны Нюрнберга от генерала Фридриха фон Крессенштейна до прославленного капитана немецкой сборной по хоккею на траве Максимилиана Мюллера. Время, судьбы, события, смешивались и наскакивали друг на друга, соединялись, раздваивались. А легкий, свободный, окрыляющий «Канон» объединял поколения и кружил, казалось, над всем миром, был слышен не только в этом доме в самом конце тупиковой улицы, а в каждой комнате всех комнат, подвалов и чердаков всей планеты. Ему казалось, что сладковато пахло пудрой, которой встарь посыпали высокие пышные парики. Он не уставал поражаться: в этих нотах были прописаны даже ароматы, еле уловимые, цветочные, ускользающие, как неумолимые минуты и целые столетия. Буря разных чувств обрушилась дождем сильных и одурманивающих звуков на молодого музыканта, но тут же, минуя кульминацию, почти стихла.

Оскар вновь открыл глаза и увидел за столом, где раньше сидела Джоанна, совершенно другого человека. Спиной к нему сидела девушка. Видно было, что она еще совсем молода. Нагнувшись к настольному зеркальцу, она красила ресницы, отчего её и без того большие глаза казались ещё больше. Она была одета в хлопковое белое платье с открытыми плечами и большим вырезом на спине. Кожа на плечах, как и на нежных тонких руках, была загоревшей. Когда она слегка поворачивалась, было видно, что высокая грудь приняла очертания зрелой формы. Девичество ещё совсем недавно горячилось в ее крови, но став немного старше она уже ощущала себя независимой женщиной, в действительности же, оставаясь неопытной легкой добычей для искусителей.

Возможно, учитывая темперамент девятнадцатилетней девушки, в голове у нее звучала несколько иная музыка, чем одинокая виолончель, поскольку иногда девушка весело подыгрывала в такт плечами, кокетничая и ритмично пританцовывая.

Композиция совсем стихла, оставшись звучать ненавязчивой фоновой музыкой. Лишь только мягкое скольжение пальцев и движение смычка помогали угадывать ритм мелодии.

Случись девушке обернуться, она тотчас бы заметила шевеление в дверном проеме гостиной. Бамбуковые шторы, посередине подхваченные резинками, были закреплены на косяке двери и образовывали своеобразную арку. Медленно продвигаясь между шторами, рослый парень все же задел плечом бамбуковую бусину. Легкого шума было достаточно, он выдал себя.

– Ты все время был здесь? – не оборачиваясь и продолжая безмятежно красить ресницы, спросила девушка. – Чарли, нельзя просто так, без стука, входить в чужой дом.

– Ты всегда твердишь одно и то же, – перейдя на уверенный шаг, проговорил Чарли. Улыбка его была высокомерной. Подойдя вплотную к стулу собеседницы, он положил обе ладони на ее плечи, держась прямо и надменно-властно. – Как ты меня услышала?

– У меня в роду есть индейцы. Ты не знал? Со мной всегда ходит дух-спутник, он мне и подсказал. А тебе вообще-то пора делать выводы. У нас в доме есть ружье.

Чарли никак не отреагировал: давно уже привык к ее странным шуткам. Широкоплечему парню повезло с внешними данными. Кожа была чистая, и на лбу не прорезалось ни одной лишней складки. Такие даже в пожилом возрасте выглядят молодо. Отца его знали в городе как успешного предпринимателя, но сын, скорее всего, взял на себя обязанность ускоренно расходовать папин капитал. Он был студентом, только приключения его манили куда больше учебы.

Чарли с детства привык, что родители исполняют любой его каприз, к тому же был склонен к некоторому нарциссизму. И теперь горящими голубыми глазами выискивал свое отражение в маленьком девичьем зеркале. Лишь на миг в нем мелькнули налитые выразительные губы.

Он часто менял спутниц, не испытывая при этом особых угрызений совести. Главное, чтобы в компании с очередной возлюбленной было весело.

Наконец, девушка обернулась к Чарли. Оскар проследил за ее испытывающим взглядом. Свежий макияж придавал глазам резкости. Было непонятно, что таит этот взор: упрек за вторжение или заигрывание.

“Не упустить момент” – проскочило у студента в голове. – “Холодная с виду женщина внутри часто бывает горяча”.

Но в ее сапфировых зрачках сверкали отдаленные искры тлеющего огня. Как правило, после такого следует либо обоюдный взрывной смех, либо томные разговоры о морали.

– Я ждала тебя только через час, – сказала девушка.

Этот ребус парень так и не разгадал. Фраза могла таить как упрек, так и снисхождение. Он близко наклонился к девушке с намеком на поцелуй, но она игриво отвернулась к столу. Запах его одеколона к этому моменту окутал всю гостиную.

– Час в ожидании нашей встречи, – начал шептать Чарли девушке на ухо, – можно приравнивать к году за решеткой. Когда я знаю, что ты одна в доме, такая очаровательная, в легкой одежде, могу ли я не пойти тебе навстречу и без спроса не войти в дом?

Девушка не поддавалась заискиванию. Даже когда Чарли стал водить пальцем по ее плечу, она отрешенно размазывала крем по щекам. Теплое дыхание в шею отдалось мурашками по ее спине и рукам. Парень, конечно же, сразу их заметил и обрел больше похотливой решительности.

– Когда я знаю, что за входной дверью сияет эта прекрасная благоуханная шея – могу ли я просто ждать на улице? – Он наклонился совсем близко и продолжал тяжело дышать. – Когда ты смотришь в зеркало, а твоя родинка на спине смотрит, не пришел ли я еще, могу ли я ее обнадежить?

Девушка чуть улыбнулась. Она не знала о какой-то особенной родинке на своей спине, и фраза показалась ей оригинальной и забавной. Чарли поцеловал ее в спину, почувствовав невесомый аромат девичьей кожи. Холодом и жаром одновременно волна мурашек прошлась по ее спине. Но девушка взяла себя в руки и стала серьёзнее. Она открыла помаду и накрасила губы.