Инклюз

Джоанна сразу приняла дневник с фотографией дочери, обнимающей щенка Плуто на обложке. Брайан не спешил покидать женщину и ещё оставался ровно, как того требует военная выправка, стоять рядом с ней. Он смотрел ей прямо в глаза. Этот луч взаимной теплоты согревал сердца обоих. До Джоанны тревожным эхом доходило происходящее, она переводила взгляд то на Брайана, то на дневник. Восторженное состояние сменилось задумчивой интригой, хотя радость не уходила с ее лица.

– Спасибо, Брайан. Это очень ценный подарок, – сказала она после небольшой паузы.

Военный вернулся в почти пустой зал и вновь принялся громко хлопать.

Музыкант приоткрыл один из своих футляров, достав еще два букета. От себя он дарил розы. От дочери Джоанны, Эммы, традиционный букет из ириса и лилий.

– Я получил массу удовольствия, Джоанна. Уверен, гости тоже, – подойдя, сказал Оскар. Он вручил оба букета одновременно, никак этого не комментируя. – Очень вам благодарен за чудесный день и вечер.

– Твое музыкальное сопровождение очень украсило спектакль, – ответила она, принимая от него цветы. – Спасибо и тебе за прекрасный день рождения.

– Джоанна, я бы хотел, чтоб моя дочь поучилась у вас управлять куклами. Вам было бы с ней весело. Мы ее однажды спросили, хочет ли она себе братика или сестричку, и она заказала нам бабушку. Еще добавила, что с бабушкой она могла бы шептаться дни напролет.

– Я бы тоже очень этого хотела, – ответила Джоанна, искренне улыбнувшись Оскару. – Приезжайте скорее.

В этот момент Оскар ощутил небывалую, как в детстве, радость от праздника. Ему было приятно, что сложный план сработал. В его стесненной груди заиграло волнение, и казалось, что он мог бы сейчас рассмеяться, только смех этот также мог перейти в непроизвольный плач. Уголки его губ странно скривились, но музыканту удалось подавить в себе секундную слабость. Джоанна стояла чуть выше Оскара и с умилением улыбалась, глядя ему в глаза. “Что-то неподдельно материнское есть в ее обаянии, перед чем юному Брайану – сироте, было тяжело устоять”, – подумал Оскар. Он развернулся и пошел забирать свои вещи.

Почтальон уже стоял на первой ступеньке лестницы, готовый уходить. Брайан дождался, пока Оскар соберет свои инструменты в чехлы – что музыкант сделал довольно быстро – и помог взять все за один раз. На лестнице мужчины еще раз помахали Джоанне.

Оставшись одна, она села прямо на сцену и открыла дневник дочери. Сценический свет хорошо освещал страницы. Наверху Оскар с Брайаном тщательно убирали остатки торта и голубого вина в гостиной. Вскоре входная дверь хлопнула.

Уже на рассвете Джоанна отложила потрепанный дневник, поднялась наверх и долго ходила по дому, рассматривая картины и трогая предметы, к которым когда-то прикасались любимые ею люди. Затем принесла в театр коротко остриженную куклу, на пальце которой поблескивало янтарное кольцо с замершим насекомым. Ей казалось, что перед ней и не кукла вовсе, а Эмма, застывшая, подобно божьей коровке. Джоанна посадила ее в кресло первого ряда, сама устроилась напротив. Накинула на деревянную красавицу свое детское индейское одеяло, и ей показалось, что кукольные руки стали теплее.

Она откупорила еще одну бутылку голубого вина. Особую, к которой Джоанна так боялась прикасаться, последнюю, что успел сделать ее муж перед тем, как насмерть разбился.

Женщина разлила необычный напиток по трем бокалам. Ей представлялось, что семья снова в сборе. Впервые за долгие годы она была по-настоящему счастлива.

Старый граммофон, выкрученный на максимальную громкость, воспроизводил немного торжественную мелодию, меланхоличный «Кол нидрей». Все запреты, которые она когда-то сама себе дала, вдруг перестали действовать, исчезли и аннулировались все старые клятвы. Вместе со звучащей композицией она вдруг провозглашала в душе отказ от всех сковывающих факторов, она обретала чистую свободу, наконец независимую от вечно гнетущего материнского горя.

Напротив Джоанны сидела Эмма. Она улыбалась. Ее несчастное сердце снова билось. Джоанна подняла голову и вдруг утонула в ее живых, блестящих глазах. Она увидела взгляды всех, кто существовал тысячи лет назад и навсегда растворился в небытие, остался в прошлом: миллионы душ, тонны написанных книг, космос придуманных мелодий, гул спетых и сказанных шепотом молитв. Она вдруг подумала: если когда-нибудь ей предстоит исчезнуть, уйти, раствориться – она не пропадет. Останется ярким негаснущим светом в этих глазах, в которых все отчетливее могла рассмотреть свое отражение.

Треск иглы граммофона стал сливаться с отдаленным, неизвестным треском. Где-то вдалеке, наверху, возможно, не столько на улице, сколько на небе, ветер стремительно раздувал стихию. Вместе с трогательной мелодией в подвальное помещение проникал чуть уловимый запах дыма. За музыкой было не слышно, что крысы тоже спустились к Джоанне и тихо спрятались между расставленных для гостей стульев. Чуя близость природных бедствий, они заняли самое сохранное место в доме – укрытие, где теплилась надежда на спасение, где оставался самый чистый воздух.

Джоанна продолжала смотреть в глаза живой, как ей казалось, куклы. Она почти не моргала, отчего Эмма стала обволакиваться туманом. Сонная и ослабевшая хозяйка дома наконец закрыла глаза. Сделала она это незаметно для самой себя, зацепившись за самый краешек дремоты. Улыбка на ее лице немного ослабла. Стены вдруг из красных превратились в янтарные. Джоанне казалось, что весь ее счастливый мир сжался в этом небольшом подвале, как в янтарной капле, на миллионы лет вперед. И ничто больше никогда не нарушит это бесконечное бескрайнее счастье.

Литературный редактор

Лариса Гульцева

Корректор

Валерия Касьянова

Пруфридинг

Екатерина Медовая, Мария Косиха, Михаил Бабин

Людмила Барановская, Виктор Яцев, Ульяна Потапова

Лилия Колчева

Художественное оформление

Александр Королько

В романе использованы отрывки стихотворений Джорджа Гордона Байрона в переводе А.Блока, Н. Брянского, В.А. Жуковского, М. Лермонтова, С. Маршака, Д. Михайловского, А. Сергеева, Н.А. Холодковского.