Инклюз

Женщина вернулась в гостиную, в центре которой располагался большой стол. Белая скатерть на нем была либо совсем новой, либо идеально чистой и тщательно выглаженной.

Рояль вызвал у молодого человека особый интерес. Сразу его не удалось рассмотреть, но у гостя закралось подозрение, что это дорогостоящий и редкий инструмент. Расправляя ножки пюпитра, молодой человек продолжал изучать детали интерьера. Женщина тоже пробежала глазами по гостиной. Она словно пыталась опередить взор гостя и, если надо, быстро убрать из виду что-то непривлекательное.

– Признаться, я немного не готова, – оправдывалась женщина.

– Могу понять, но спешу заметить обратное – для нежданного визита вы очень даже подготовлены. У вас очень опрятный и благоустроенный дом, – отвечая, музыкант следил за смущенными движениями хозяйки.

Сказанное несомненно доставило удовольствие женщине, но улыбка ее была немного напряжённой. На лице было что-то такое, чего нельзя было прочитать до конца. Даже когда она становилась серьезной, легкая напускная усмешка Моны Лизы продолжала играть на ее губах. Глаза были открыты чуть больше обычного, с едва заметной тревогой. Они скользили по предметам интерьера, ни на чем не фокусируясь.

Молодой человек украдкой рассматривал настенные портреты. Потом его внимание привлекли три пары до блеска начищенных мужских туфель на обувной полке. Рядом вдоль плинтуса идеально ровной линией выстроились детские туфельки, сандалии и босоножки. Они были отсортированы по размеру, как будто хозяйка сохранила на память всю обувь растущего ребенка. Так тщательно начищают и выставляют обувь лишь в витринах магазинов, подумал Оскар. Одежда тоже висела словно в музее. На стенах прямо поверх видавших виды академических акварельных пейзажей были приклеены детские рисунки. Для них здесь явно выбирались самые почетные места.

На рояле лежала стопка прочитанных писем. Молодой человек слегка наклонился и разглядел имя отправителя – Брайан Олсон. Женщина вдруг пожалела, что впустила в свой дом незнакомца. Ей показалось, что порядочный человек никогда не стал бы рассматривать личные письма.

Молодой человек вдохнул поглубже и с напускной веселостью обернулся к столу. Стол был аккуратно сервирован на пять персон. Дорогой сервиз, сверкающие приборы, посередине огромный торт голубого цвета, казавшийся Вавилонской башней на белоснежной скатерти.

Вдруг хозяйка заметила рядом с одной из тонких серебряных вилок россыпь таблеток. Там же лежал стеклянный флакон от лекарства. Она машинально бросила на стол лист, который дал ей музыкант, и принялась поспешно собирать таблетки обратно во флакон. На скатерти были изображены крошечные божьи коровки, и с небольшого расстояния можно было подумать, что она собирает именно их.

Музыкант сделал вид, что не заметил смятения женщины. Он сосредоточенно расставлял нотные тетради по пюпитру.

– Вас, должно быть, зовут Джоанна? – продолжая перебирать ноты, спросил молодой человек.

– Да, – поспешно ответила женщина, немного удивившись. Она перестала собирать медикаменты, а взгляд на миг скользнул куда-то в сторону, словно она прислушивалась к отдаленному неуловимому звуку. Но тут же посмотрела на музыканта, будто заново вспомнила о присутствии постороннего человека в доме. – … Джоанна.

Во флакон посыпались оставшиеся в ладони таблетки.

– В заявке было указано имя. Вот я и подумал, что это можете быть вы, – продолжил музыкант. – Меня зовут Оскар.

Джоанна оглянулась на музыканта – он в этот момент открыл футляр с виолончелью и был занят подготовкой инструмента. Не сводя с него глаз, она закинула себе в рот три оставшиеся в руке таблетки. Держа их во рту, женщина смахнула невидимые крошки со скатерти и пошла на кухню.

Дверной проем, разделяющий гостиную и кухню, был занавешен шторами из продолговатого бамбукового бисера. Через просвет шелестящих бус было видно, как женщина открыла кухонный шкафчик и поставила флакон таблеток к множеству других ему подобных, затем набрала полстакана воды из крана и выпила.

Музыкант взял первые ноты на виолончели. Приятное звучание разлилось по дому, хотя он всего лишь настраивал инструмент. Шторы из бисера уже совсем перестали качаться, но даже при этом можно было разглядеть реакцию женщины. Она повернулась к источнику музыки, как становится зверек, вылезший из норы, чтобы уловить далекие звуки, принесенные ветром. Спиной она оперлась о раковину. Вибрации струны виолончели таили в себе огромный спектр чувств. Некоторые из них были очень свежи, другие – позабыты. Это ещё не аккорды, а пробная настройка инструмента, но звучание натяжных струн пробудило в женщине глубокую ностальгию. За считанные секунды прокатилась волна трепетных чувств, затуманивших сознание, где-то даже снимающих внутреннее напряжение. Внезапно всё затихло, музыкант проверял состояние смычка.

Вдруг он протянул пальцем по грифу, взяв несколько нот в диапазоне чуть меньше октавы, и прозвучал очень глубокий неразрешенный аккорд. Удерживаемое вибрато на верхней ноте породило новую волну сильных чувств – девятый вал эмоций внутри. Воображение Джоанны дорисовало ноту, над которой нависло вибрато. В ее голове сложился образ того будущего минорного аккорда, до которого оставалось пол сантиметра на грифе. В носу защекотало, и щиплющая влага тут же набежала на веки. Звуки ворвались в ее спокойный жизненный уклад, пробудив давно забытое вдохновение и душевный подъем.

Она закрыла глаза и провалилась в темноту мутных воспоминаний. Словно в ту же глубину темноты за глазами потянулись брови, как если бы в центр плавающей по воде простыни бросить тяжелый камень. Теперь было сложно понять, что действует сильнее – принятые таблетки или нахлынувшие от музыки воспоминания.

– Я предпочитаю потратить немного времени на настройку всех инструментов, чтоб потом весь вечер не отвлекаться на технические нюансы, – оправдывался Оскар.

Джоанне хотелось, чтобы музыкант не разговаривал, а просто продолжал работать с инструментом. Казалось, брови еще больше опустились над закрытыми глазами. Если бы он сейчас взглянул на Джоанну, то смог бы прочитать на лице женщины молчаливую, не высказанную претензию. В это время в её голове всплыли воспоминания о первой интимной близости в студенчестве, о ее первом мужчине, когда в постели неопытный любовник все время оправдывался, превратив волнующее таинство в череду неловких движений и лишних глупых слов. Голос музыканта на фоне божественных звуков виолончели показался ей диссонансом, чем-то очень уродливым, приземленным и лишним.

Будто уловив негодование хозяйки, музыкант взял прежний диапазон. В этот раз он разрешил его в тонику – ту самую, воображаемую Джоанной ноту. Это был, несомненно, приятный момент, но уже не было того мистического чувства, которое возникло в первые секунды. Словно щекотание спины, когда от первого поглаживания кожа трепетно покрывается мурашками, но со временем тело привыкает к нежности. Дальше процесс неизбежно должен перетекать в массаж, чтобы вызвать такое же приятное впечатление.

– В моем репертуаре есть композиции для веселья и для ностальгии. Вы в любой момент можете меня скорректировать, и я поменяю репертуар. Что бы вы хотели выбрать на вечер?

Джоанна открыла глаза. Вернулось прежнее выражение лица: слегка удивлённые глаза и немного странная улыбка. Пол под ногами немного поплыл, и она почувствовала узнаваемую приятную истому. Эффект от медикаментов всегда был разный, в зависимости от времени суток и количества принятого. Если пить таблетки натощак, то даже стены могут начать мелодично колебаться. Тогда, для равновесия, женщина садилась в мягкое кресло и наслаждалась сумбурными красками фантазий. Хаотичные, неожиданные мысли нагромождались каскадами. В этот раз те первые ноты, взятые музыкантом, настроили не только инструмент, но и состояние самой хозяйки. Ей хотелось слушать и слушать эти аккорды, которые мгновенно придали сил и вызвали эйфорию. Зная оптимальную дозу приёма таблеток, сегодня она решила немного ее переступить, ведомая возвышенными чувствами. Она высыпала на ладонь еще две, запила. Затем достав из кухонного шкафчика чистый стакан, налила в него холодной воды и предложила гостю. Стакан покрылся конденсатом, хотя в доме не было жарко. Музыкант жадно начал пить большими глотками, пока не осушил все без остатка.