Страница 6 из 31
Не имея пока собственного дома, Годо ночевал где придется: то у Свена, то у родителей, то в дружинном доме, если засидится с хирдманами. Ему давным-давно следовало бы выбрать жену и хозяйничать у себя; и младший, и средний брат уже обзавелись достойными матерями для своих детей, но Годо лишь посмеивался над ними. Пока Ульвхильд была девушкой, ему не стоило на нее смотреть: дочь конунга ему бы не отдали. Но теперь, когда она овдовела, у него появилась надежда получить ее руку в обмен на месть и избавление от бесчестья. Если этот брак сладится, подумала Вито, то дом Годо должен быть лучше, чем у отца и даже брата: ведь тогда он войдет в семью самого Олава конунга. И, скорее всего, заберет к себе большую часть трех сотен свеев и данов, наемников, что пока живут на дворах у Свена и Олава.
Свен прошел в шомнушу, Вито отправилась за ним. Как всегда, ее наполняло облегчение от мысли, что день окончен, что он больше никуда не пойдет, а останется возле нее до утра – всю долгую зимнюю ночь. Свен, как мужчина, был жителем большого мира, и даже большего, чем у обычных весняков. Но теперь, когда за ними закрылась дверь шомнуши, весь большой мир остался там, снаружи, а Свен принадлежал одной только Вито.
– А я сегодня Былимову молодуху видела, – сказала Вито, глядя, как он разматывает обмотки.
Она не хотела и не собиралась ему рассказывать об этой встрече – решила же, что толку от этого не будет, – но как-то само вырвалось. То, что наполняло ее мысли, она не могла утаить от Свена.
– И что? – Свен глянул на нее без особого любопытства.
– Тревожится… что убьют его у хазар. Не хочет пускать.
Вито стояла, прислонившись к резному столбу лежанки. И только выговорив эти слова, поняла, почему заговорила о Негоче. В ней занозой сидел страх, что убьют ее собственного мужа, но сказать об этом Свену язык бы не повернулся. И нельзя, никак нельзя! Знатная жена для мужа – все равно что норна. Она создает ему судьбу – когда прядет пряжу, ткет полотно, шьет ему одежду, готовит и подает пищу. На переломах года гадает, вопрошая Дев Источника о его доле. И то, что она скажет о его будущем, может сбыться, даже против ее воли. Поэтому никогда нельзя предрекать мужу несчастье – это Вито запомнила с детства.
Хотела она сейчас совсем другого – чтобы Свен утешил ее, сказал, что ничего такого не будет, тревожиться нечего. Они ведь тоже не в дровах найдены, за себя постоят.
– Может, и убьют, – без волнения ответил Свен. – Идущий на войну уже мертв, это всякий должен знать. Если выходишь навстречу смерти, то смотри ей в глаза, а боишься – сиди дома.
Вито глубоко вдохнула. Свен не собирался ее успокаивать – ему это просто не приходило в голову. Да и она не дитя, чтобы тешиться. Вито молчала, с усилием свыкаясь с мыслью о тревоге, которая станет вечной спутницей ее супружества, и чувствуя, что по мере того как эта мысль устраивается в душе, сама она будто растет. Если ее муж готов взглянуть в глаза Морене, то и у нее нет другого пути. Ведь судьба у них единая навеки.
Проснулась Вито в глухой темноте, но с чувством, что утро близко, уже можно вставать и идти смотреть, как челядинки доят двух ее коров. А сон стоял перед глазами – видно, приснился только что. Она видела яблоню, точно такую, о какой вчера говорили женщины на супредках. Большая раскидистая яблоня, вся в цвету. На нижней ветке, вровень с лицом Вито, висели два яблока: одно было большое и красное, а другое – маленькое и зеленое. Она протянула руку, и тут маленькое яблочко сорвалось с ветки и упало наземь. А красное вдруг оказалось высоко-высоко, так что и не достать. Во сне Вито потянулась за ним, даже позвала: куда ты, вернись… И будто от звука собственного голоса проснулась.
Не шевелясь, Вито старалась получше запомнить сон, пока не спутался и не растаял. Яблоня – это твой род, как говорят женщины, это понятно. Ветки… сухих не было, вроде бы все зеленые. Но эти два яблока – они кто? Это могут быть какие-то родичи – но какие? Если старшие, как Благина рассказывала, то, выходит, Альмунд и Радонега. Один из них умрет – это означает падение зеленого яблочка? Или старый человек не может быть зеленым? Тогда умрет кто-то из молодых? Из младших? Велерад? Кто-то из его детей – у него ведь две маленькие дочки?
Вито сама испугалась этих мыслей. Старшую, Велясю, она любила, а младшую, еще никак даже не названную, и видела только раз: еще не пришло время показывать людям мать и дитя. Неужели этой девочке назначено мало жить?
Да что это я, одернула сама себя Вито. С чего мне сны видеть о Велькиных детях? Пусть они Илетай снятся, она сама хитра, а мать у нее была знатная колдунья.
Но кто же тогда?
Яблоко упало – что это значит? Одни бабы вчера говорили, это к чьей-то смерти, а другие – что яблоко на дереве это к рождению. Хорошо бы, если так! Зеленое яблоко – это скорее кто-то юный, а красное – кто-то зрелый… Юный умрет, а зрелого доля вознесет высоко?
Ох! Трудное дело – сны толковать, особенно заранее. Легко, когда уже случится что-то, а ты вспомнишь, что вот был сон, предрекал. Но когда случится, от сна уже толку и нету…
«Когда сильно яблоня цветет – это к смерти», – прошамкала вчера какая-то незнакомая Вито старушка в углу. Ее было плохо видно в полутьме, и казалось, кикимора выползла из-за печи, чтобы предречь дому беду…
– Что ты вздыхаешь? – сонно пробурчал Свен, поворачиваясь к ней.
– Я… начала Вито и вдруг сообразила, чего ей хочется. – Знаешь, когда весна придет, я у нас на огороде яблоньку посажу!
Глава 3
За полгода до того[7]
Мирава чинила мужнину сорочку – выпарывала изодранные боковые части и рукава, чтобы вшить новые, – когда снаружи поднялся шум. В жаркий летний день дверь была открыта, лучи клонящегося к закату солнца вместе с душистым воздухом свободно проникали внутрь. А вместе с ним и звуки с площади в середине Тархан-городца. Не в пример соседним весям, где каждый большак сидел на своем отдельном дворе, в Тархан-городце, вмещавшем почти три сотни человек, внутренних тынов не имелось, и всякое происшествие делалось и видно, и слышно сразу всем.
Шум все усиливался, Мирава разбирала имена Хастена и Ярдара – люди звали воевод. Она уже хотела отложить шитье и выйти разузнать, как в дверь вскочила краснощекая Рдянка – ее домочадица из дальней родни. В это время ей полагалось полоть огород – почти все в Тархан-городце имели близ города полоски обработанной земли, где растили капусту, репу, лук и прочий овощ. Еще более обычного раскрасневшаяся, с блестящим от пота лицом, Рдянка жадно вдыхала – явно бежала бегом, – и тяжелая грудь ее колыхалась под серой холстиной рубахи с темными пятнами влаги.
– Красота на шов! – как положено, выдохнула она, видя, что хозяйка занята шитьем.
– Что там такое? – спросила удивленная Мирава, пока Рдянка переводила дух.
– Всполох! – наконец выговорила та; ее блекло-голубые глаза были выпучены, на светлых бровях виднелись капли пота. – Сарацины на нас идут в силе великой!
– Что-о? – от изумления Мирава встала, отложив шитье. – Ты сбесилась?
– Отроки приплыли… с Крутова Вершка… Любован послал… он сам видел!
Крутов Вершок было сельцо в полупереходе выше по Упе, и оттуда в Тархан-городец обычно приходили новости с подвосточной стороны. Но сарацины?
– Он так и сказал – сарацины? – повторила Мирава. – Когда ж такое видано, откуда им тут взяться?
– Так и сказал, земля-мать мне послух! – Рдянка слегка наклонилась, будто хотела коснуться земли для подкрепления клятвы, хотя в Тархан-городце полы в избах были не земляные, а из толстых досок, с подклетом внизу, высотой человеку по грудь.
Когда Мирава вышла из дома, народ уже собрался кучкой напротив – перед избой Ярдара. Никто не галдел, значит, кого-то слушали, и Мирава ускорила шаг. От пересказа толку будет мало – дичи нагородят.
7
Лето 914 года, то же самое время, пока Свенельд и Годред с войском пробираются от Каспийского моря на северо-запад.