Свенельд. Хазарский меч

– Вдовец он был, издавна, – Негоча покачала головой. – Бобылем жил.

– Ну а если не отомстить, то на весь род падет бесчестье. А где бесчестье, там счастья-доли не будет, – пояснила Вито.

Она вдруг ощутила, что должна разъяснить эти вещи: она, с детства привыкшая к разговорам о чести, веснянке, которая научена думать только своей доле.

– Да какая ж мне доля, коли без мужа останусь! – почти яростно воскликнула Негоча, и Вито попятилась. – Какая мне доля без него! Только замуж вышла – вдовой стану! Кто меня другой возьмет, с таким-то счастьем! Ростишка вон дома сидит, о хозяйстве радеет, и деточки пойдут, все у них ладно! Моему одному втемяшилось – сызнова голову в пасть Морене совать! За что мне недоля такая! Госпожа милостивая! – Она придвинулась к Вито и рукой в варежке взяла ее руку, тоже в варежке. – Умоли господина! Я бы сама к нему пошла, да поди меня не пустят, а он и слушать не станет! Ему чай вои нужны! А мне муж мой нужен! У господина воев много, сотни целые, а у меня Былимка один! Помоги мне, будь матерью родной!

Вито чуть не засмеялась, вообразив себя матерью молодухи одних лет с собой. Но сдержалась, понимая, что Негоче не до смеха.

– Я… – она запнулась, не зная, что ответить.

Обещать она ничего не могла, но и отказать было неловко – она понимала Негочу! От этого понимания ей стало еще более неловко, и она напрасно вдохнула раз-другой, не придумав никакого ответа.

На ее счастье, со скрипом отворилась дверь, под навес упал желтый отсвет огня, повеяло душноватым теплом избы. Вышла сперва Пожитова старушка, потом Радонега.

– Ты чего здесь? – изумилась свекровь, в свете из двери обнаружив рядом Вито. – Я думала, ты дома давно, у мужа под боком!

– Я иду! – поспешно ответила Вито. – Идем, Ляска.

Она направилась через двор к воротам, будто очень спешит, боясь, как бы Негоча не побежала за ней и не стала добиваться ответа. Но позади раздавался голос Пожитовой старушки, Негоча что-то ей отвечала. Ей бы теперь не разговаривать, а со всех ног домой бежать. До Доброжи версты три ли четыре, как бы не заплутала в метели, встревожилась Вито. Оставить бы ее ночевать – да нельзя жене без мужнего позволения проводить ночь вне дома. Авось дойдет – она эту дорогу хорошо знает, и в девицах на супредки сюда, бывало, бегала. Но и сама Вито ускоряла шаг, придерживая тяжелые полы длинной шубы; хорошо, никто не видит, как молодая госпожа воеводского дома бежит, точно утка, увязая в снегу. Воображая себя уткой, Вито развеселилась и даже засмеялась бы, если бы не боялась нахватать ртом снега.

Когда она наконец вломилась в собственную избу, здесь только Берянка, ее новая челядинка из той же Доброжи родом, прилежно пряла при свете одного светильника. Увидев госпожу, встала и подошла снять с нее шубу. Свен еще не возвращался; Вито и обрадовалась этому, и захотела, чтобы он поскорее пришел. Но у Олава мужчины сидят, бывает, и за полночь, к тому же сейчас здесь Эйлав, сетует на разрыв торгового мира с хазарами, а ему опять объясняют, что хакан-бек сам виноват и что если с тобой очень хотят поссориться, чтобы ограбить, то никакой мудрец не сохранит мира…

Избавившись от шубы, Вито подошла к печи, приложила озябшие руки к нагретым гладким камням. Ляска у двери отряхивала ее шубу от снега.

– Дай пить, – велела Вито Берянке: запыхалась, пока бежала, в горле пересохло.

С ковшиком на коленях села на ближний край лавки. Подол платья был мокрым от снега. Вито вздохнула. Негоча не шла у нее из ума.

– Негочу видела сейчас, Былемирову, из ваших, – сказала она Беряне. – Боюсь, не заплутала бы в метель.

Беряна скривила рот скобкой, дескать, ее дело. Былемиру она приходилась какой-то второй или третьей стрыйной сестрой, его жену знала только по девичьим супредкам и весенним игрищам былых лет – та была родом из Всевижи. Сама Беряна была года на два старше и Вито, и Негочи, но ее отец не мог набрать на приданое восьми дочерям и отправил ее зарабатывать на него самой, благо Свенельд давал полгривны серебра в год.

– Доберется, – Беряна подавила зевок. – Вольно ж ей на ночь глядя бегать, да в метель… Будто дома не с кем прясть. Видно, Былимка ей воли много дает.

Вито слегка покачала головой, обеими руками сжимая маленький резной ковшик с утиной головой на ручке. Выглаженные бока его казались шелковыми, и весь он так ловко лежал в ладонях, что не хотелось выпускать. Это Велерад его вырезал – младший брат Свена, большой умелец. Все самые лучшие вещи из дерева и кости во всех трех домах были его работы: рукояти ножей, ложки, миски, блюда, ковши. Игрушки Веляси, его старшей дочки. Вторая появилась совсем недавно, но скоро и ей понадобится деревянное кольцо, чтобы грызть, как начнут резаться зубки… Вито улыбнулась, закрыв глаза. Когда у нее наконец будет дитя, Велько и ему вырежет и кольцо, и игрушки – лошадок, птичек, лодочку. А потом, лет через шесть – деревянный меч, точно такой же, как Страж Валькирии у Свена, только маленький. У многих мальчишек, чьи отцы носили мечи, были такие. Велько будет рад… Вито уже прямо видела его за этой работой.

Что ее дитя будет мальчиком и воином, она не сомневалась. У Свена непременно должен быть сын, такой же, как он сам. Сильный, отважный, уверенный…

В мысли снова влезла Негоча – тревожные глаза среди складок платка, взволнованный, яростный голос, приглушенный ветром… Вито быстро открыла глаза, надеясь прогнать ее вон. «А вдруг как убьют его… сызнова я одна оставайся!»

Что она понимает, квашня чащобная! Вито нахмурилась. Не будет она Свену ничего говорить про Былима. Да он и слушать бы не стал. Это их, мужские дела, не женкам в них соваться.

Но этот голос не шел из головы. «А вдруг как убьют?» Во время первого похода Вито не особенно тревожилась: была еще слишком мала, чтобы осознавать величину опасности для Свена. Она знала, что иные походы продолжаются по несколько лет, но не могла вообразить, с чем ему предстоит столкнуться. Зато теперь она это знала! За пару месяцев после возвращения участники похода успели рассказать обо всем: о долгих переходах, о сражениях, о болезнях. Теперь Вито знала, что смерть подкрадывалась к Свену много-много раз. Тянула к нему руки, цепляла когтистыми пальцами за одежду. Вонзила сарацинскую саблю ему в грудь – шрам на три пальца выше сердца был хорошо заметен. И если Свен вернулся живым и здоровым, то лишь потому, что сильна была его хамингья – родовая удача. И дух-защитник в виде черного медведя, которым Вито сама его снабдила, заклиная тот первый обережный поясок.

Если убьют! Могут и убить, подумала она, с суровостью, которая была не столько ее собственной, сколько позаимствованной у Свена. Но кого же из мужчин эта мысль остановит? Разве что труса. А Свен не трус. И Былим не трус – это видно по его спокойным серым глазам, по всей уверенности, с какой он вновь вступал на опасную дорогу. Потому что для таких людей лучше умереть с честью, чем показать себя трусом, готовым мириться с позором. И не надо их отговаривать. Ведь чего они будут стоить, если поддадутся на такие уговоры?

Наконец на крыльце застучали шаги, заскрипела дверь, повеяло холодом и запахом снега, раздались мужские голоса. Вито вскочила; вошел Свен, за ним Годо. Закрыв за собой дверь, они не сразу прошли вперед, а сначала сняли кожухи и шапки, отряхнули их от снега и повесили на деревянные крюки в стене. Этих крюков там был с десяток, и у каждого голова какого-то иного зверя; тоже Велерад расстарался, чтобы повеселить Вито. Глядя на них, Вито подумала: это счастье, что сейчас они пришли, оба живые и здоровые, она будет думать об этом как о счастье – уже через несколько дней, когда их здесь не будет. И снова вспомнила Негочу.

Вито подошла к столу, готовая им услужить чем-нибудь, хотя знала, что ни есть, ни пить они, после гридницы Олава, не хотят. Свен подошел и поцеловал ее, коснувшись лица мокрой от снега бородой; Вито засмеялась, стирая со щеки холодную влагу.

– Все, спать! – Годо сел на лавку, где Беряна уже развернула ему постельник.