Страница 67 из 289
Я обошёл вентиляционную установку, но на пути резко остановился и, повернувшись к ним, подытожил:
— Не знаю, какие игры вы затеяли, но очень не хочу становиться пешкой в ваших руках. Когда вам в следующий раз понадобится помощь, советую просить о ней более приемлемыми способами, нежели шантаж и сексуальные домогательства.
И я направился к лестнице, с надеждой полагая, что эти двое оставят меня в покое.
========== Глава 34. Хищные птицы. ==========
Девятнадцатое сентября оказалось зябким, промозглым днём с пронизывающим восточным ветром и магнитной бурей в подарок. Я надел прорезиненное пальто и взял с собой зонт с большим куполом, но ноги от ступней до колен всё равно промокли, и уже в школе мне пришлось пройти в душевые и включить обогреватель, который располагался в помещении со стиральными машинами.
Я всегда приходил рано и в этот раз рассчитывал, что смогу избежать толпы. Так оно и оказалось, но первым я, вопреки ожиданиям, не являлся: у обогревателя уже сидел кто-то.
Подойдя ближе, я поздоровался. Человек в форме поднял голову, и я с изрядной долей удивления узнал его — это был Гейджу Цука, глава художественного клуба и весьма одарённый человек, который людям предпочитал картины и открывал рот только в случае крайней необходимости.
Он носил очки с довольно сильными диоптриями, но это не мешало ему видеть красоту во всём и уметь показать её другим. Отличаясь тонким творческим чутьём, этот человек был настолько предан своему хобби, что проводил в клубной комнате большую часть свободного времени.
Несмотря на то, что кружок искусств был одним из самых многочисленных в школе, чёткого главы там не выбирали до прошлого года, пока в школу не пришёл Гейджу. Он занял место президента и начал принимать всех желающих, не устраивая никаких отборочных тестов и молча доставая из заляпанной красками тумбочки форму, когда кому-либо хотелось вступить в творческое сообщество.
Гейджу неплохо относился ко мне — я понимал это по его кратким, словно неохотным, вопросам о моих делах. Я являлся одним из тех считанных единиц, с которыми он изредка перебрасывался парой слов, прибавляя ещё что-нибудь кроме хрестоматийных «Доброе утро» и «До свидания». Именно поэтому я присел рядом и, вытянув ноги к обогревателю, спросил:
— Ужасная погода, правда?
— Для кого как, — пожал плечами Цука, не глядя на меня. — Сентябрь и должен быть дождливым.
— Действительно, — я сбросил уличную обувь, поморщившись: носки тоже насквозь промокли, так что придётся застрять здесь надолго. — Какие планы на серебряную неделю? Собираешься куда-нибудь ехать?
Гейджу мотнул головой, понуро глядя на свои носки.
— Я хочу просто посидеть дома, отоспаться и порисовать, — искренне ответил он.
— Понимаю, — протянул я. — Иногда этого весьма не хватает.
— А ты? — Цука неожиданно повернул голову и пристально посмотрел на меня.
— Думал съездить на день в Токио, — я передёрнул плечами. — Летом я уже там побывал, и это произвело на меня огромное впечатление. Хотелось бы повторить: сейчас, когда не так жарко, поездка может оказаться ещё приятнее. Кстати, я был в картинной галерее традиционных произведений и сделал там несколько фотографий; хочешь посмотреть?
Гейджу молча кивнул, и я, достав смартфон, придвинулся поближе и открыл галерею.
Первая картина изображала невысокую женщину в кимоно. Она стояла спиной и, изящно взявшись руками за перила, смотрела вдаль. Её лица не было видно, но поза казалась то ли напряжённой, то ли выжидающей, и на фоне безмятежно цветущих персиковых деревьев она производила неожиданно тревожное впечатление.
— «Ум и красота» — Гейджу ткнул пальцем с въевшимися пятнами краски в экран телефона. — Картина Айши Хидео. Большой его поклонник. Он до сих пор пишет.
— Айши? — я недоумённо посмотрел на него. — Уж не родственник ли нашего Аято?
— Дедушка, — коротко бросил Цука. — Картину посвятил жене, Айши Куми.
— А, — я склонил голову. — Куми! Вот почему такое название! *
— Да, — Цука вздохнул. — Это ранняя его работа.
Я воззрился на следующую фотографию. Эта картина, в отличие от предыдущей, была выполнена в резком плакатном стиле, и традиционного в ней содержалось мало. Ярко-синие волны нападали на ослепительно-жёлтый берег, а вдали виднелась красная башня с маяком.
— Не вполне понимаю, — признался я, смущённо почёсывая нос. — Мне «Ум и красота» понравилась больше. Наверное, у меня мещанский вкус, но мне кажется, что она эстетичнее.
— Эстетика — необъективное понятие, — бросил Гейджу. — У него в работах что-то изменилось. Сильно изменилось.
Я покосился на него. Его глаза таинственно блестели за стёклами очков.
Что означала эта вскользь брошенная фраза, столь не характерная для Цуки? Обычно он скупо цедил слова и никогда не говорил ничего лишнего, а тут вдруг выдал странный комментарий.
Мы полюбовались фотографиями картин, уютно устроившись рядом. Вскоре в душевую стали подтягиваться и прочие, кому так же не повезло.
Мои ноги успели просохнуть, Гейджу — тоже, и мы вместе поспешили к зданию школы.
От душевой уже начали устанавливать крытый переход, но его пока не закончили, так что нам пришлось поднажать, чтобы не промокнуть во второй раз.
Мы дошли до аудитории, негромко беседуя о картинах. Хотя эта тема была ближе ему, говорил в основном я, делясь впечатлениями от посещения Токио. Разговор со мной ему явно нравился: при входе в аудиторию он не направился к своему месту, а пошёл вместе со мной — к моей парте.
Через пятнадцать минут к нам присоединился Куша. Он, что меня удивило, с живостью поддержал разговор об искусстве и проявил удивительную для учёного-технаря осведомлённость на тему картин. Я бывал у него дома и видел висевшую в его комнате картину традиционного мастера, но никогда бы не подумал, что эта вещь была выбором самого Куши, а не его родителей.
А ещё через четверть часа в класс вошёл Фред Джонс, и нам не нужно было смотреть в направлении двери, чтобы это понять: американец здоровался так громко, будто хотел также поприветствовать тех, кто сидел на первом и на третьем этажах. Он приблизился к нам и с широкой улыбкой, в которой было что-то от Клинта Иствуда, спросил:
— Как поживаете, троица очкариков?
Гейджу перекривился и, ни слова не сказав, тут же заторопился к своей парте. Куша передёрнул плечами и без тени улыбки сел на свой стул.
— Всё прекрасно, кроме зрения, — буркнул я — единственный, кто остался.
Собственно говоря, моё место находилось на расстоянии вытянутой руки, поэтому мне не нужно было никуда идти. Кроме того, как-то не хотелось игнорировать Джонса, особенно памятуя про его планы расследовать убийство Осана.
Американец хохотнул, но вдруг посерьёзнел — как будто его белозубую улыбку просто-напросто стёрли с лица губкой. Он наклонился ко мне; голубые, как небо над Гранд-Каньоном, глаза внимательно смотрели на меня.
— Масао, ты не мог бы отойти со мной ненадолго? — с напряжением в голосе произнёс Фред. — Нужно поговорить.
Я кивнул, про себя удивившись такому нетипичному для него тону: обычно Джонс разговаривал легко и с улыбкой, бегло справляясь с чужим языком; сейчас же в его голосе отчётливо звучал акцент.
Мы вышли из аудитории, и он повёл меня к уборным. Пройдя мимо мужской, он не остановился и завернул в женскую — ту, о которой ходили страшные школьные легенды. Сюда никто не ходил ни по прямому назначению, ни для уборки, потому что это помещение обладало дурной славой. Считалось, что именно тут обитало привидение Такада Ёрико, почившей в бозе тридцать лет назад, и обстановка была соответствующей: освещение плохо работало, стены в тёмных подтёках, пол и потолок растрескались. А ещё тут царил жуткий холод, как в могиле.
Всё это можно было списать на плохое техническое снабжение, некачественный ремонт, неудачное расположение сливных труб, непродуманную вентиляцию… Только это неправда.
Ремонт в школе делали исправно каждые десять лет, что для нашей страны являлось нормой. За все мероприятия звонкой монетой платили Сайко, всегда требующие от рабочих идеального результата. И эта туалетная комната тоже подвергалась положительным изменениям, но их хватало ненадолго: вскорости она снова принимала свой заброшенный и мрачный вид. Вентиляцию, а также водоснабжение и водоотведение разрабатывали лучшие инженеры-проектировщики страны.