Страница 61 из 78
Глава 19
Декабрьская встреча «Три плюс один»
— Семейство Пушкиных переживает фрустрацию!
Селифан вместе с музыкальным талантом получил неистребимое желание читать умные книжки, все более философов, историков и естествоиспытателей, и порой щеголял заёмными словами.
— И в чем же она выражается?
— Фрустрация-то? В убытках, вестимо. За неделю разбито всякой посуды на двести рублей. Вот так сидит, сидит Александр Сергеевич, а потом бац — и бокал о стенку. Или блюдце. Вазу на днях дефенестрировал, та целых полторы сотни стоила. Наталья Николаевна были очень недовольны.
Селифан был моим полевым агентом: ходил в трактир Прагалина, в котором обыкновенно бывали слуги приличных домов, в трактире пил чай, ел калачи и слушал. Завел приятельство с Афанасием, лакеем Пушкина, и узнавал много интересного.
— Афанасий считает, что Пушкина сестры доводят. Екатерина, Александра и Наталья. Начнут скопом с утра — зи-зи-зи, зи-зи-зи, как тут удержаться? Он среди них прежде как султан был, а теперь Екатерина-то замуж уходит, а с нею и Александра собирается. Вот у Пушкина и случился когнитивный диссонанс, отсюда и посуду бьют.
— Что? Афанасий сказал «когнитивный диссонанс»? — удивился я.
— Куда ему такие слова знать. Невежество, темнота. Он сказал «дурью мается». Увидел Пушкин — ваза на столе, а в вазе розы, дюжина. Как узнал, что цветы эти барон принёс, Дантесишко, то есть, так и вазу и дефенестрировал. Через закрытое окно. А сестры в слёзы. Говорят Пушкину, собака, собака!
— Какая собака?
— На сене которая. Ну, и дальше: зи-зи-зи, зи-зи-зи. Ничего, говорит Афанасий, скоро всё кончится. Выйдет замуж Екатерина, уедет к Дантесишке, а Александру сделают фрейлиной, и она будет жить во дворце. Наступит мир, так Афанасий мечтает. А то три хозяйки в квартире, говорит, перебор и грызня. Никакого покоя.
— Покой нам только снится, — сказал я, и велел закладывать лошадей.
Сегодня господин Смирдин устраивает нечто вроде мирной конференции. Три журнала, «Библиотека для чтения», «Современник» и «Отечественные Записки» должны договориться о принципах сосуществования. Или попытаться договориться. Третейским судьей решила стать «Северная Пчела».
«Отечественные Записки» будет представлять Перовский, главный редактор. А я так, поприсутствовать только.
И вот мы с Алексеем Алексеевичем едем по славному городу Петербургу, кони резвы, снег свеж, фонари таинственно светят, красота!
Домчались быстро. Там и мчать-то всего ничего, до книжного магазина. Я в него порой заглядываю, когда гуляю. Нужно же гулять. И моцион, и самодемонстрация. Уже узнают, кланяются. И я в ответ. За прогулку полсотни раз поклонишься — и вежливо, и для здоровья полезно.
Конференция проходила в обстановке взаимоуважения. Никто не дрался, не плевался, не ругался неприлично, даже прилично никто не ругался. Только и были слышны «уважаемый», «глубокоуважаемый», и даже «дорогой наш».
Суть сводилась к тому, чтобы отныне и навсегда принять единые правила общения в журнальном пространстве. Чтобы критика касалась явлений, а не личностей. Люби свой журнал, но не осуждай другие, а если есть какое-то замечание, то делай его деликатно, чтобы видно было, что замечание происходит исключительно из приятных чувств. Вместо того, чтобы утверждать «автор написал чушь», нужно выразиться «автор изволил написать для меня непонятное», «в прошлой книжке я имел честь заметить глубокоуважаемому автору, что...» и так далее. Журнальная перебранка должна стать высокой полемикой, которую не стыдно дать дочери почитать.
Говорил по преимуществу Булгарин. Сенковский благосклонно кивал. Смирдин сладко улыбался и был похож на сахарную голову. Пушкин смотрел на всех с тоской и, казалось, хотел выпить водки, да не рюмку, а сразу чарку. Алексей Алексеевич искоса посматривал на меня и, похоже, тоже думал об водке. Я же прикидывал, какую уступку дать Смирдину за продажу первого номера «Отечественных Записок» в розницу. Обыкновенна, двадцать процентов, казалась мне чрезмерной. Вот так, ни с того ни с сего зарабатывать рубль на номере? А деться некуда. Разве что самому начать торговлю. Почему нет? Публика в «Америке» может себе это позволить. Особенно если — когда! — узнает, что журнал читает Александра Федоровна и Николай Павлович. Дело за малым — чтобы императорская чета их и в самом деле читала. Чета — читать. Почти каламбур.
Тишина. Чего это они замолчали? А, ждут, когда я выскажусь. Остальные уже.
— Предложение глубокоуважаемого Фаддея Венедиктовича настолько дельно, уместно и справедливо, что заслуживает самого полного одобрения. Действительно, если писатели будут называть друг друга ослами, то читатель, глядишь, и поверит, а, поверив, решит, что тратить на ослов время и, главное, деньги, могут только другие ослы. И от подписки откажется. А если писатели будут называть друг друга мыслителями, людьми прозорливыми, умными, честными и неподкупными, то читатели будут приобретать и подписываться на журналы с сознанием, что и сами они тоже мыслители честные и неподкупные, что, безусловно, пойдет на пользу и писателям, и издателям, и, главное, соответствует видам начальства на будущность России.
Вот так!
И сразу все повеселели. Смирдин распорядился, и нам дали шампанского. Любят в девятнадцатом веке шампанское! Десять рублей готовы отдать за бутылку. А журнал — один номер — стоит только пять. Так ведь шампанское только что есть — и его уже нет. А журнал в восемьсот страниц можно читать месяц, два, три. Всей семьей, и дать соседу. Какое, однако, мотовство — это шампанское!
Были и фрукты — виноград, персики, яблоки и груши. В декабре. Балует Смирдин издателей. Ну так с них и живет, с двадцати процентов уступки.
Фруктоза и спирт сделали всех разговорчивыми. Пошли толки о том, о сём.
— Знаете, — сказал Булгарин, — на днях скончалась миллионщица Корастелёва Пелагея Ивановна. И как странно скончалась!
— Как же? — заинтересовался Перовский, любитель всего странного.
— Ей, как вам известно, девяносто лет, но она бодрая, старушка. Живет, то есть жила под Петербургом в собственном имении, и имеет... имела обыкновение каждый день гулять полтора часа. Час до полудня, и полчаса перед сном. Говорила, что прогулка лучше всяких докторов. И ходила на прогулку одна, без слуг. Те, мол, мешают. Парк у нее при усадьбе, чужих в парке не бывает, вот и ходила. А в понедельник пошла — и не вернулись. Слуги подождали несколько минут — и побежали искать. Мало ли что. Нашли на обычном месте, в парке, у калитки, что ведет к болотам. Мёртвую. Преставилась старушка.