Страница 62 из 78
— Что ж удивительного? — спросил Перовский. — В её годы можно умереть в любую минуту.
— Так-то оно так, только у ее тела нашли на снегу следы.
— Чьи?
— Это были отпечатки лап волка! Огромного волка!
— Волков нынче немало, — сказал Перовский. — Не повезло старушке. Выходит, волк напал?
— На теле никаких следов.
— Значит, сердце не выдержало. Печально. Но не странно.
— Странное случилось назавтра. Сосед её, помещик Пиляцкий, наутро с приятелями и собакой пошли по волчьему следу. Снега не было, погода ясная, покойная, след и сохранился. Прошли с полверсты, глянь — а след из волчьего стал человеческим!
— Невероятно! — воскликнул Сенковский. Все за столом слушали внимательно: Булгарин прежде всех в городе знал новости, даже и те, что не пропечатывали в газетах. Тем и был славен.
— Как вы понимаете, своими глазами я это не видел, но Пиляцкий и двое его приятелей готовы свидетельствовать под присягой — громадные волчьи следы превратились в человеческие. Причем следы босых ног — пальцы, пятка, свод стопы.
— Мужские или женские?
— Это не так просто определить, могла быть крупная женщина или небольшой мужчина. Но это не всё. Спустя несколько шагов снег был слегка примят, будто на нем что-то лежало — небольшое, нетяжелое. И далее уже шли следы обуви, вероятно, сапожки. А собака, порывшись в снегу, отыскала крестик.
— Крестик?
— Ну да, нательный крестик католического вида. Золотой, на золотой же цепочке. Не из дешёвых. Следы привели к рощице, где у дерева, судя по всему, ждали две лошади и, вероятно, всадник.
— Судя по всему?
— Навоз, отпечатки подкованных копыт... Лошади, несомненно. И другие следы, человеческие, а также окурок сигары.
— А дальше?
— Дальше следы вышли на проезжую дорогу, где затерялись среди других. Такая вот история, — и Булгарин оглядел собравшихся с видом человека, одарившего ближних очень ценным подарком.
— Оборотень, что ли? — Пушкина шампанское если и развеселило, то на самую малость.
— Этого я не говорю. Просто — странное происшествие. В усадьбах часто случается странное, да не часто об этом становится известным.
— А кто наследник этой миллионщицы? — задал главный вопрос Сенковский.
— Половину наследства отойдет монастырям, половина — какому-то дальнему родственнику, Мануйле. Видно, тоже из купцов.
— Половина от миллиона — тоже хорошо.
— Там больше миллиона. Много больше. И половина оценивается в полтора миллиона серебром.
Пушкин поджал губы. Ну да, везет всяким мануйлам — такой куш отхватить! Почему у Пушкина нет богатой дальней родственницы? И ближней тоже нет, неоткуда ждать наследство. Вон Михайловское досталось, а что Михайловское? Одни траты, и никакого роскошества.
Разговор перешел на непознанные явления, которые ни наука, ни здравый смысл объяснить пока не могли: на явления духов, на вещие сны, на гадания по зеркалу, по воде, по дымку, на три верные карты...
Все это начало утомлять.
— А я, господа, яхту зафрахтовал. Хорошую яхту, шотландского лорда. Шотландцы народ бережливый, вот лорд и решил — чем яхте простаивать, пусть доход даёт. Сам-то в море всё время ходить не станешь, ну, год походил, ну, другой — и видит, надоело. Вот и сдаёт яхту, вместе с экипажем, конечно, — начал я хвастать. Плантатору хвастать просто необходимо, без хвастовства это какой-то неправильный плантатор.
— И большая яхта? — спросил Булгарин. Его, как газетчика, интересовали факты самые разнообразные. И яхта сгодится.
— Четыре комфортабельные каюты, кают-компания, повар — француз, это отмечается особо. В общем, всё, что нужно для приятного путешествия в хорошем обществе.
— И где же вы будете путешествовать? И когда?
— В мае яхта прибудет в Санкт-Петербург. Отсюда и начнём. Заглянем в Швецию, Пруссию, Данию, Англию, затем — Испания, Португалия, Франция, Италия. В Италии надеемся взять на борт господина Гоголя, и уже оттуда отправимся в Яффу, а там и по святым местам. Вернёмся, дойдём до Константинополя, затем в Одессу. Из Одессы в Петербург через Москву, такой вот анабасис задуман. Думаю, к сентябрю вернёмся.
— А кто, кроме вас, отправится в плавание?
— Надеюсь, господин Давыдов. Надеюсь, присутствующий здесь господин Перовский. Может быть, ещё кто-нибудь присоединится, времени впереди много. Мужская компания отважных путешественников. Они, путешествия, рассеивают хандру, укрепляют здоровье и расширяют кругозор. Мир посмотреть, себя показать — я говорил с видом важным и самодовольным. Действительно, такие коллективные путешествия для российской журналистики в новинку. Булгарин будет писать о нас в «Северной пчеле», начнёт прямо сейчас, что непременно привлечёт внимание и к его газете, и к нашему журналу. Воображение читателей нарисует бегущий по волнам корабль, влекомый запряженным в паруса ветром, кают-компанию, где благородные джентльмены пьют шотландское виски или ямайский ром, а в иллюминатор видно, как океан посылает волну за волной куда-то в неведомую даль. Как не помечтать? И уж такие люди, верно, и журнал выпускают необыкновенный.
Но коммерческие мысли — это легенда, понятное для всех объяснение. Истинная цель — направить мысли Пушкина в нужную мне сторону. Какую? Прочь от дуэлей, от саморазрушения. Пусть и сам помечтает о путешествии. А Давыдов по-дружески пригласит его на борт, мне это не с руки. Отправится Пушкин в круиз, нет — не столь и важно. Важно дожить до лета.
И уже дома я задумался о том, кто же оборотень: Алексей Мануйла? Графина Гольшанская? Пан Сигизмунд? Или нет никакого оборотня, а есть фантазия скучающих помещиков?
Русские помещики горазды на выдумку. С них станет!
Из школьного учебника всем известно, что Пушкин мечтал побывать за границей. Мечтал — но не смог. Царизм не пускал. И ведь и в самом деле не пускал!
Гоголя царизм пускал, Белинского пускал, Алексея Перовского с племянником, будущим автором «Упыря» и «Семьи вурдалака», графом Алексеем Толстым пускал, а вот Пушкина не пускал. Так и не побывал Пушкин за границей. В Арзруме разве что — но это сродни туризму на танках или в пехоте.
Почему же не пускали Пушкина?
Потому, почему бы не пустили и сегодня.
По выпуску из Лицея его направили в Кишинев — «по распределению», как в советские времена отправляли по окончании ВУЗов на три и даже четыре года кого куда: любимчиков оставляли в столицах, постылых слали в деревню Гадюкино. После Одессы Пушкина сослали в Михайловское, под отцовский надзор. Но потом-то, потом, по воцарении Николая Павловича, почему Пушкина не пустили в Париж — о чем он просил в 1828 году?