Штиль

Шок был похож на физический удар, сердце замерло и словно бы само время застыло. Я поставил видео на паузу, не желая знать о том, чем все закончится. Черт возьми. С минуту я сидел в ступоре, но любопытство все-таки взяло верх.

– Ты его… убила? – прошептала блондинка, накрыв рот руками.

Брюнетка осторожно подошла к Дэйтону. Разжала пальцы и на пол упала деревянная статуэтка.

«Чувак, если это нелюбовь с первого взгляда, тогда я не знаю, что это», – сказал Дэйтон, купив ее в Нью-Йорке, когда впервые выехал на соревнования за пределы штата. После, он всегда брал ее с собой на выездные матчи и говорил, что она приносит ему удачу.

Девушка наклонилась, чтобы проверить пульс, будто опасаясь, что Дэйтон притворился и сейчас вскочит, и с криком «Бу!» придушит их обеих.

– Живой, – облегченно ответила блондинке, взяла ее за руку и потянула к двери. – Пошли отсюда.

Не успели они скрыться за дверью, как я увидел, что Дэйтон пришел в себя и начал подниматься.

– Эй! – прорычал брат.

Слегка покачиваясь, Дэйтон вышел в коридор следом за девушками. Затем я услышал шум и топот ног по лестнице.

– Шлюха, я с тобой не закончил, – голос Дэйтона был зол и полон ярости.

Судя по звукам, доносившимся до меня словно угасающим эхо, на площадке явно происходила какая-то потасовка. Сердце отбойным молотком стучало в груди.

– Отвали от нее!

До меня продолжала слабо доноситься какая-то какофония приглушенных шумов и шорохов, как вдруг в кадре снова появилась блондинка. Она на долю секунды застыла на месте, словно одно из тех бестолковых животных, замирающих в свете фар. Не в силах оторвать взгляд от экрана я увидел, как она до странного элегантным движением сцапнула статуэтку и выбежала за дверь.

А потом все резко прекратилось, экран погас.

Я закрыл все программы и несколько секунд таращился на рабочий стол.

Полиция забрала ноутбук с телефоном и после всех требуемых проверок вещи Дэйтона, упакованные в прозрачные пластиковые пакеты, на каждый из которых была наклеена белая бумажка с небрежно написанным кривоватым почерком черным маркером номером улики (две буквы) и дела (семь цифр), – вернули обратно.

По какой-то неизвестной мне причине полицейские не посчитали нужным забрать (или хотя бы проверить) компьютер брата тоже и это была единственная хорошая новость за последние несколько дней.

Потому что если бы они нашли это, наша семья уже никогда не смогла бы отмыться от грязи, которая полилась бы на нас со всех сторон. В первые за эти несколько дней я был рад тому, что полиция вела дело Дэйтона из рук вон плохо.

Я нажал на левую кнопку мыши и стал водить курсором по экрану, рисуя прямоугольники и квадраты на рабочем столе, раздумывая над увиденным. Не знаю, что именно я сделал, но на темно-серой однотонной заставке с едва заметной текстурой под кожу, возникло окошко с предложением ввести пароль.

Скрытый рабочий стол.

Я сглотнул. Мне совсем не хотелось знать, что я могу там найти, но и не узнать я тоже не мог. Я пододвинул клавиатуру ближе и стал стучать по клавишам, подсвеченным красным цветом, подбирая нужную комбинацию.

Я вбил в строку восемьдесят девятую комбинацию из шести сотен сорока пяти триллионов с лишним комбинаций, пока наконец перед моими глазами не появились несколько папок, отсортированных по дате изменения.

Я нажал на одну из них наугад и передо мной на экран выпрыгнуло идентичное окошко с просьбой ввести пароль. Особо ни на что не надеясь, я ввел тот же пароль доступа, что и несколько секунд назад, но, как и ожидалось, он оказался неверным. На всякий случай проверил его на остальных папках, но результат был тщетным. В глубине души я даже испытал волну облегчения. Я не знал, открой я содержимое одной из них сейчас – справился бы я с увиденным. За последние дни произошло слишком много всего плохого и каждый чертов раз я думал, что хуже уже просто некуда и вот жизнь настойчиво доказывает мне обратное. Подкидывает сюрприз за сюрпризом.

Я устало откинулся на спинку кресла и, гладя на экран монитора, задавался лишь одним единственным вопросом: «Почему?»

Спайк

Я лежал на плавательном кругу в виде надкусанного розового пончика и медленно плыл в темноте, отбивая пальцами по цветущей воде в бассейне мотив песни группы «Ashes Divide». Моросящий дождик приятно охлаждал кожу. Его барабанная дробь складывалась в мелодичный ритм, в голове сами собой стали возникать слова, складываться в рифмованные строки и готовы были зажить собственной жизнью. Музыка – материя, общающаяся напрямую с душой человека на своем универсальном языке. Поразительное, почти осязаемое чувство.

Месяц назад, вернувшись после вечеринки в честь успешного окончания учебы и получения степени магистра по специализации «Искусство и технология звукозаписи», я обнаружил мать в бессознательном состоянии в ее маленькой комнатке с постоянно задернутыми шторами, за окнами которых все это время пролетала ее жизнь.

Я тихо позвал ее, решив, что она спит. Последние два года она практически постоянно спала. Проснувшись, она лежала на серых простынях, застиранных настолько, что первоначальный цвет давно вылинял и невидящими глазами смотрела на потолочный вентилятор.

В детстве, когда я уже начал немного соображать и стал замечать ее перемены настроения, часто спрашивал у отца: «Пап, что с мамой?», когда мать набирала ванну и закрывалась там на полдня. У отца тогда была своя автомастерская через дорогу, и я приходил к нему, будучи уверенный в том, что это я – причина маминого странного поведения. Он сажал меня на колени и утешал, пока я вдыхал исходивший от него успокаивающий аромат машинного масла и лосьона после бритья.

– Маме нужно время, – вот так ситуацию объяснял папа.

Через полгода отец ушел к другой женщине, а еще через три месяца у меня родился брат.

Бракоразводный процесс шел долго и мучительно. Отец сначала по-хорошему пытался уговорить мать, чтобы я жил с ним и его новой семьей. Однако, тут мать словно очнулась ото сна и воспряла духом. Снова стала готовить мне завтраки, обнимать, целовать – в общем все то, что делают нормальные матери. Начала красиво одеваться, краситься и изменила стрижку. Ее кожа приобрела здоровый румянец. Я радовался, думал все закончилось, но мое счастье продлилось недолго.

Как только суд установил, что право на опекунство принадлежит ей, через пару месяцев от жизнерадостной двадцатипятилетней девушки не осталось и следа: ее место вновь заняла уставшая женщина, с тусклыми глазами, нездоровой бледностью кожи и апатией ко всему окружающему.

На протяжении многих лет она заботилась обо мне, как заботится о своем питомце маленький ребенок: сегодня слишком много внимания, а завтра – полное безразличие, пока я не вырос достаточно – а повзрослеть мне пришлось с невероятной скоростью, – чтобы быть способным позаботиться о себе самостоятельно. Такое поведение сначала было пугающим, после – невыносимым.

В семнадцать лет меня разрывало от досады из-за дилеммы как поступить: как надо или как хочется. Именно из-за страха, что с ней что-нибудь случится в мое отсутствие, несмотря на то, что меня приняли в несколько более престижных учебных заведений, я поступил в Университет Среднего Теннеси в родном «Городе музыки» – Нэшвилле, на факультет звукорежиссеры. Но я ни капли об этом не жалею.

Всю мою жизнь у меня было чувство, будто я с самого рождения был на непрекращающейся войне. Я сражался в различных битвах каждый день, словно в ночном кошмаре. И знал, что иногда страшные сны остаются с тобой, даже если ты уже проснулся.

Она никогда не думала, что с ней что-то не так. Никогда не получала никакой помощи. Достаточно долгое время никто не знал, а когда узнали, никому особо не было до этого никакого дела. Снаружи все было безупречно: школьная форма всегда чистая и идеально отутюженная, оценки отличные, поведение примерное. Но это была не ее заслуга. Никто не подозревал, что происходило на самом деле: что бывали времена, когда я ел на завтрак, обед и ужин одни только хлопья, которые на вид и вкус напоминали переработанный картон и чуть не падал в голодные обмороки. Что у меня не было друзей. Да, у меня была куча хороших приятелей, но настоящих друзей – нет.