Страница 25 из 38
– Как же они на такие верхотуры взбираются?
– Никуда они не взбираются, они отсюда работают, точно так же, как бактерии в твоей толстой кишке работают на твоё самочувствие прямо из жопы – куда ты без них?
– Почему именно в толстой?
– И в тонкой, и в желудке, и под языком… а может, и в мозгу, и в крови… Говорят же окские старики: наше дело река. А чьё-то – горы. Что за дело? Не склоки междусобойные, а регуляция в макроорганизме и оборона от всякого вирусного хлама.
– А выше?
– Энергетика солнечной системы, галактические дела, потом – вселенские, и на последнем, я так полагаю, открытом вовне небе – Закон. Бог.
Уже потом, оставшись с собой наедине, он пытался осмыслить это последнее слово, оно не находило места в его христианской душе, где главным и, казалось, вечным постулатом было слово другое. Он вдруг ощутил в груди такое великое сиротство, какое бывает только при живых, но отринувших тебя родителях. «Как!? – тысячный раз убивал он себя вопросом. – Он не за нас? Как же жить?». Ведь то, что Он не за нас, означало, что Он не с нами – и это рушило казавшееся неприкосновенным основание не просто его жизни, жизни его соотечественников и единоверцев, а основание самого мира, тысячелетиями стоявшего на этом камне: С НАМИ БОГ! И не за слабого – это тоже была опора тысячам и тысячам, да что там – миллионам и миллионам людей, белым, чёрным, жёлтым, красным… всем, кого придавил к праху земному насущный ветер, кого сломил, искорёжил, измолол неостановимый жернов юдоли: Он – заступник, Он всегда за слабого, Он за нас… Он с нами!
Да не морочит ли Полкан? Всё-таки бес. Не искушение ли, не очередная ли препона на его и без того заовраженном пути? Нет, на этот раз душа не пускала по этой лёгкой думке: бес – и дело с концом… не давала спрятаться от приоткрывшейся страшной и великой в своей простоте истины. В чём она – не ускользай, не прячься, откройся! Не в том ли, что за Бога мы принимали бьющегося за нас – воистину за нас, за нас слабых и несчастных! – Воина всего лишь с Третьего неба, который перед Вседержителем так же мал, слаб и беспомощен, как и мы перед ним, Воином. Но он – Воин, он бьётся, он не имеет права уйти с поля… сойти со своего неба битвы, стать слабым, он перед всеми защищаемыми им тремя небесами обязан быть сильным… потому что знает единственную в этом подлунном… тьфу, какое – подлунным?! – вселенском, больше – надвселенском, открытым за седьмым небом в бесконечность Мире Истину: Он – за сильного. Он за нас, Он за нас, но и мы должны быть за Него, а быть за Него – значит только одно: быть сильным. Обратным прельстили черти, утешительная ложь ведомой на заклание овцы: Он за тебя, за слабенькую, Он с тобой, несчастной… где тут твоя аорта?
Бог – за сильного! Быть с Богом – быть сильным. Быть слабым – предать Бога, быть недостойным даже взгляда Его в твою сторону…
– За сильного, – повторил ещё раз Полкан и будто бы стал ещё выше и шире, словно испугался, что кто-то из врагов сочтёт его малым, а значит, и слабым, – с этой колокольни… прости, Господи… тьфу, заговорился! Так мы и смотрим: способствует державности – Бог в помощь, вредит – пожалуйте на правёж. Хоть ты псарь, хоть ты царь. А правёж разный может быть. И инструменты для правежа тоже разные. На этот раз выбрали тебя. Подготовили – провели по Пути, дали потрогать Цепь золотую, подышать русскими небесами – теперь надежда есть, что не ошибёшься. Бить будешь больно, но по делу, с пониманием будущего, раньше срока не переломишь, дольше не потерпишь, не зря тебя по всей Цепи в круг держателей пускали. Держава – это не царский шарик с крестиком, запомни: держать – это наша работа на этой земле. Так что будущее не угадывать надо и подсматривать… ты ещё сон-траву под подушку положи… Будущее нужно делать, сработать, Гамаюн не поможет: Гамаюн, спору нет, знает всё, да не расскажет, а расскажет – не поймёшь. Я-то, если хочешь, могу и брюсовы книги Сивилл из Сухарёвой башни принести, прорицание воли богов и предсказание будущего, двенадцать тысяч листов полууставного письма – как? Могу и редкую liber vaticinatiinem достать, а толку? Могу и что-нибудь из ещё незнаемого людьми, по мелочи, что поторопило бы ваше движение вперёд, открыть-подсказать, но знаешь, впереди-то у вас пропасть, и сначала нужно мост наладить через неё, а потом уже объяснять, как устроены сапоги-скороходы. Лукавцы ныне мудрее, кипящая смола и раскалённые сковородки не их методы, они теперь умникам вашим подсказчики, прогрессоры, подсказывают, как вам быстрей до пропасти доскакать, расскажут из чего порох состоит, растолкуют какому-нибудь «гению», пока он молод и бестолков, как великая сила в пылинку запакована да как её распаковать… но тебе же этого не нужно? Я бы мог поторопить события и даже открыть тебе, как, не выходя из вот этой кельи, смастерить какую-нибудь смертоносную игрушку… одного-то царя за версту жизни лишить можно, а уж прославиться на века – пожалуйста. Как ты насчёт славы? Понятно… у нас, русских с этим плохо… в смысле – хорошо: откроешь нашему Левше какой-нибудь секрет, так он не в патентное бюро бежит, как все нормальные шведские немцы, а к соседу по даче – похвастаться, а уже сосед-швед и в бюро сбегает, и денег со славой заодно заработает. Эх, ты бы знал, сколько вам открытий чудных готовит, будь он неладен, просвещенья дух! Цари ещё наплачутся… но нам-то с тобой не гремучий студень нужен… Нам даже неинтересно знать, ни из каких зёрнышек прах земной слеплен, ни как звёзды по небу ходят. Нам сразу подай от этих небес вожжи, порулить. Так? Что ж, по-русски, по-русски… Да, просто подглядеть будущее любой травник после белены и любой грибник после тонкой поганки сможет, нам не подглядеть, нам направить его нужно. Помнишь ведь щурово: пророчествовать – не угадывать, а сотворять. И чтоб не задумываться, чтоб только душой… прости, Господи… тьфу ты, чёрт, запутался с тобой! Твоя работа главная, что и говорить, но без меня ей грош цена. Не на соседа порчу насылаешь – мировую оглоблю повернуть дерзнул, тут тишком не проедешь. Чтобы по-твоему случилось, чтобы тебя после первого же твоего престрашного прозрения не удавили в монастырском подвале, мне не меньше твоего поработать придётся. Кого обольстить, кого попугать, кого заблудить. До царей и лестное слово донести непросто, про бранное и думать нечего, а уж такое, которое их же и погубить должно, да чтоб они сами ещё за это слово перед Ним порадели – только с моей помощью. Нет, много я тебе отмерил, не такая твоя работа и главная – золотник в пуде, напророчить и дурак напророчит.
– Всего-то золотник в пуде?
– Ну, не в пуде – в лоте золотник, третья доля.
– А другие две трети?
– Это уже иная работа, – постучал по кости между отсутствующими рогами, – ума! Душой только напортишь, обязательно напортишь, с душой к этим двум третям близко подходить нельзя.
– Да что ж это за работа?
– Я уж говорил: второй золотник – уберечь тебя от ямы монастырской, ведь не думаешь же, что с таким процарским откровением тебя в палаты на смотрины пригласят? В яму, и то в лучшем случае, а в обычном – сразу к праотцам, сколько таких пророков колья задницами примеряли… о-ох, много! А последний золотник, третья, стало быть, доля, – ещё важнее первых двух: запустить твоей души работу на такие верхние круги, где она работой только и станет. Как до Бога высоко, так и до царя далеко. Без меня твоим писулям путь только до печки в келье настоятеля, и сколько ещё печек будет по дороге в Петербург! А царей облукавить, чтоб вняли? Пока в эти круги твою фантазию не всучишь, толку от неё – пшик.
– Так ты, выходит, за тем и явился…
– За тем, за тем… за тем Он нас, нелюбимых, и пестует: самим творить не даёт, но подельничать с вами, творцами, не мешает… Короче, давай, давай, бухайся на коленки да отключи свой котелок, – постучал жёсткими костяшками по шишковатому лбу, – и так он у тебя перегрелся уже, пригорят мозги… и про кровь, про кровь не забудь, я к тому далёкому часу ждать буду… где-нибудь, скажем, в Тамбове. Смотри – уговор.