Печаль моя светла

– Им самым, – подтвердила Ольга Арнольдовна. – Захара Ивановича я хорошо разглядела, а вот кто была та женщина с ним – не поняла. Возможно, что не из нашего дачного поселка. Но точно не жена.

– Почему? – уточнила Вика.

– Потому что, как я слышала, его жена уже много лет прикована к постели и не встает. Она инвалид, за ней ухаживает сиделка. Когда я поняла, что нахожусь в пикантной ситуации, мне стало неловко, и я потихоньку ушла, я бесшумно хожу. А когда уже почти вышла, то зацепилась за что-то и услышала возглас с их стороны: «Кто здесь?». Разумеется, я не стала обнаруживать себя и вообще постаралась скрыть факт того, что приезжала тем вечером. Мне было очень стыдно, что я помешала им. Поэтому я вернулась в свою квартиру, а на дачу приехала на следующий день с одним рюкзачком. – Она снова помолчала. – Я не осуждаю Захара Ивановича, он еще достаточно молодой мужчина и должен удовлетворять свои потребности, раз жена не в состоянии ему этого дать. Он вправе жить так, как считает нужным. Я просто не хотела, чтобы он знал, что это я явилась случайным свидетелем его амурных дел. И уж тем более мне не хочется становиться источником сплетен. – Ольга Арнольдовна сделала ударение на последнем слове и строго посмотрела на Вику.

– Я тоже никому не скажу, – пообещала Вика. – Это, действительно, его личное дело. Тем более в такой ситуации – жену не оставил, сиделку ей нанял, сам дачей занимается. Что в этом такого? Другой бы развелся давно, да снова женился на нормальной, здоровой, то есть. А он – молодец, не бросает.

Вика все еще раздумывала над словами Ольги Арнольдовны. Она рассказала все настолько искренне, что не было повода сомневаться в правдивости ее слов. И это так в ее характере – быть деликатной и никого не смущать. Теперь понятно, почему Ольга Арнольдовна так не хотела заходить без спроса к Валентине Дмитриевне – вдруг опять окажется в неудобной ситуации. Внезапно она поймала на себе вопрошающий взгляд Ольги Арнольдовны и поняла, что настал ее черед давать пояснения.

– Федор Григорьевич умер, – сообщила Вика.

– Ох, как жалко! – воскликнула Ольга Арнольдовна.

– Мне тоже, – перебила Вика, – но я сейчас не об этом. В смысле, я же пришла к вам с вопросами, и мне кажется, что здесь не все чисто, – она собиралась с мыслями, Ольга Арнольдовна терпеливо ждала продолжения. – Помните, в тот день, когда вы приехали, я потеряла одного из котов. Мне не спалось и ранним утром я вышла их поискать. Лелек был перепачкан чем-то малиновым, а потом умер. На столе у Валентины Дмитриевны было разлито варенье и его следы в виде кошачьих отпечатков тянулись по подоконнику, окно было открытым. Что, если варенье было отравлено, и Валентина Дмитриевна из-за этого умерла? Коты залезли через открытое окно. Лелек испачкался в варенье и стал вылизываться, поэтому тоже умер. А Болек лишь немного зацепил, поэтому выжил. А еще Федор Григорьевич накануне вечером заходил к Валентине Дмитриевне на чай. Маша сказала. Но только он через три дня тоже умер. Возможно, ему меньше яда попало или он крепче здоровьем был, – Вика посмотрела на соседку в ожидании ее вердикта.

– Звучит вполне логично, – задумчиво ответила Ольга Арнольдовна. – Вероятнее всего речь идет о случайном отравлении. Представить себе не могу, что кому-то понадобилось специально их травить. Скорее всего отрава как-то попала в варенье, и все они стали жертвами этой роковой случайности.

– Наверное, – нехотя согласилась Вика, которая уже успела почувствовать себя в роли детектива и жаждала разоблачения неведомого преступника.

– Я думаю, тебе не стоит пока рассказывать об этом больше никому, – тоном, не терпящим возражений, сказала Ольга Арнольдовна. – Посуди сама. Если это несчастный случай, то легче ты никому не сделаешь. Умерших уже не воскресить. А если за этим кто-то стоит, во что я, честно говоря, не верю, то тем более не нужно привлекать к себе внимание. Преступник опасен, и если один раз пошел на преступление, что может остановить его от следующего? Давай лучше посмотрим, как будут развиваться события дальше.

***

Шел одна тысяча девятьсот сорок второй год. Лето в селе Симоновка выдалось жарким и удушливым. Раскаленное солнце нещадно палило, грозя засухой и неурожаем, будто мало было трудностей и лишений в разгар беспощадной войны. Симоновка была в глубоком тылу, далеко от линии боевых действий, но и здесь было не до излишеств – весь провиант, фураж и любая сельскохозяйственная продукция отправлялись на фронт.

Раздольные широкие поля еще недавно стояли поросшими густой травой, а сейчас были гладко выкошены. Копешки и стога свежего сена аккуратными холмами виднелись повсюду, куда ни кинь глаз.

Под одной скирдой, укрываясь в ее тени от палящего солнца, лежали двое, совсем молоденькие паренек и девушка. Их рабочие инструменты, вилы да деревянные грабли с частыми зубьями, находились неподалеку, свидетельствуя о проделанной работе и заслуженном праве на отдых.

Девушка лежала на спине с закрытыми глазами и улыбалась, а парнишка разместился на боку рядом с ней и травинкой щекотал ее веснушчатое лицо.

– Ну будет! – воскликнула она и засмеялась. – Будет, я сказала. Федька, перестань, щекотно же, – она открыла глаза и долгим взглядом посмотрела на него.

– Настька, какие у тебя глаза красивые! Ну чисто васильки, – восхитился Федька.

– Нравятся? А ты женись сначала, а потом уж любуйся, – она озорно высунула язык и соскочила с належанного места.

– А вот и женюсь! – подскочил вслед за ней Федька и встал напротив нее, всем видом показывая серьезность своих намерений.

– Женилка пока не выросла! Кто тебе в шешнацать разрешит свататься? – Настя игриво поддразнивала своего ухажера.

– А я через два года на тебе женюсь. А до тех пор никому тебя не отдам, путь только кто посмеет глянуть в твою сторону!

– Ой, не могу, жених, выискался, – смеялась она. – Вот через два года и поговорим.

Внезапно со стороны деревни раздался пронзительный бабий вой, и они тревожно стали всматриваться в ту сторону.

– С вашего двора, кажись, воют. Никак похоронку на брата твоего принесли, – тихо произнесла Настя. – Бежим.

Сверкая голыми пятками, они во весь дух помчались к дому, забыв про вилы и грабли. Мать Федора сидела на завалинке и держала в руках помятый желтый листок, время от времени вытирая кончиком платка глаза и нос.

– На кого ж ты нас покииинул, – голосила она. – Отец калекой остался, теперь вот твой черед настал. Хосподи, когда ж эта война проклятущая кончится!

Отец, вернувшись с войны без ног, сидел сейчас неподалеку на низкой табуретке с приделанными к ней колесами. Надвинув кепку по самые глаза, он бруском точил лопату, и только частое шмыганье носом выдавало его переживания.

Соседи, сбежавшиеся на крик, уже высказали свои соболезнования и торопились разойтись по делам, перекрещиваясь и суеверно опасаясь накликать беду на свой дом. Ушла восвояси и Настя. Когда все разошлись, мать утерла слезы, шумно высморкалась и сообщила растерянному Федьке:

– Пойдешь сейчас к Клавке, вдове брата, сообщишь ей. Скажи, что мы не бросим ее. Подправим тебе метрики на два годочка, будет у ней новый муж и отец для сына, а семья и фамилия прежними останутся.

– Маманя, да ты умом тронулася что ли? – ошалел от такой новости Федька и аж попятился. – Не буду я на ней жениться!

– Поговори у меня! А хозяйство ихнее обширное ты в чужие руки отдать хочешь? Ишь чего удумал, артачится ишшо. Поперек родительского слова прешь? Женишься на ней, вот и весь мой сказ! – мать сверкнула глазами и от возмущения сжала кулаки, готовая в любой момент оттрепать за чуб непокорного сына.

– Тять, ну хоть ты ей скажи! – чуть не плача обратился Федька с последней надеждой.

Отец лишь скрипнул колесами и укатил в глубь двора, волоча за собой наточенную лопату.

– Убегу, – шептал Федька про себя, когда шел к дому вдовой невестки, исполняя родительский наказ. – На фронт убегу, раз метрики подправят. Раз жениться можно, то и воевать, значится, можно.