Страница 39 из 40
Услышав рассказ о несчастной судьбе Беатрис, потрясённая Вера «в ужасе прошептала: „Она убила себя?“» Заметив, как равнодушно, спокойно Эмили Брент говорит о случившемся, Вера спросила: «Что вы почувствовали, когда узнали об этом? Не жалели, что выгнали её? Не винили себя? А если её принудила к этому ваша жестокость?» Потом же Вера ясно представляла Беатрис, мёртвое лицо которой ещё долго стояло у неё перед глазами.
Когда Филипп Ломбард и Вера обнаружили тело Армстронга, девушка, «опустив глаза, склонилась над трупом и вздохнула: „Бедный доктор Армстронг!“» Думаю, она говорила это искренне. В ответ на ироничные слова Ломбарда о женском сострадании Вера сказала: «Неужели вы никогда не испытывали сострадания?»
План убийства, должно быть, возник у Веры спонтанно. Она была в отчаянии после того, как Хьюго сказал, что не может жениться, и, когда Сирил в очередной раз спросил: «Мисс Клейторн, можно мне поплыть к скале?», не справилась со своими чувствами.
Но потом ведь у неё было время, чтобы передумать. Целый день. Она пообещала Сирилу, что завтра отвлечёт его маму, и он сможет поплыть. Но, ожидая этого, Вера даже не думала отказываться от такого страшного замысла. Наоборот, опасалась, что мальчика успеют спасти и он скажет, что поплыл с её позволения. «Нет ничего проще убийства. Но потом воспоминания об этом никогда не покидают тебя».
С тех пор как погиб Сирил, Вера не любила море. У неё перед глазами вставало, как она плывёт за мальчиком, увы, слишком хорошо зная, что спасти его не успеет. Когда Эмили Брент сказала, что любит шум моря, у Веры вырвалось: «А я его ненавижу».
Понятно, почему ненавидит. Он слишком мучительно напоминает ей то, что она больше всего на свете хочет забыть. Её отвергнутую любовь, её несбывшиеся надежды, её чудовищное преступление. Услышав вопрос Ломбарда: «Значит, мальчишку вы всё-таки утопили?», Вера закричала:
— Нет, нет, не смейте так говорить!
Такое отрицание вины означает больше чем признание. Не только своего собеседника, но и себя Вера хотела бы убедить, что не совершала этого ужасного убийства. Совесть. Интересно, где же раньше была её совесть? Вера хотела счастья с любимым человеком. Этого хочет каждая женщина. Но не каждая ради этого способна лишить жизни ребёнка.
В финале Вера застрелила Филиппа Ломбарда из его же револьвера. На острове осталось четыре человека: Армстронг, Блор, Ломбард и Вера. Ночью Армстронг исчез. Осталось только трое. Три человека, которые так боятся друг друга, что готовы на всё. У одного из них револьвер… В ответ на замечание Блора, что зверинца, о котором говорится в восьмом куплете считалки, на острове нет, Вера сказала:
— А вы ещё не поняли? В нас уже не осталось ничего человеческого — хоть сейчас отправляй в зверинец. Так вот вам и зверинец.
Но разве сами эти слова не говорят, что Вера всё-таки человек?
Затем Блор был убит. Не без помощи мистера Онима ему свалились на голову мраморные часы в виде медведя, которые были в комнате Веры. После этого Ломбард и Вера обнаружили труп утонувшего ночью доктора Армстронга. Теперь каждый из них был уверен, что убийца — другой.
А ведь если бы они объяснились, то, вполне возможно, пришли бы к верному выводу: на острове всё-таки есть ещё кто-то живой, кроме них. И прежде всего должен был догадаться Ломбард.
Во-первых, уж он-то прекрасно знает, что револьвер у него действительно украли. Блор задаёт логичный вопрос: зачем А. Н. Ониму, кем бы он ни был, возвращать оружие?
Вера своей фразой о зверинце подсказала: мистер Оним рассчитывает, что револьвером воспользуются. Но почему А. Н. Оним так уверен в собственной безопасности? Может быть, потому, что уже нашёл способ исключить себя из числа подозреваемых?
Во-вторых, ведь очевидно, что у Веры не было какой-либо возможности застрелить судью. Для этого ей бы пришлось спуститься на первый этаж так, чтоб никто не увидел, достать револьвер, мантию и парик, одеть судью после того, как тот будет убит, и притом вернуться в свою комнату раньше, чем туда прибегут мужчины. Не говоря уже о том, что, когда все прибежали, Вера была в обмороке. Доктор Армстронг, который вряд ли стал бы лгать ради неё, это подтвердил.
А вот кто мог бы уговорить доктора обмануть остальных — это вопрос.
Во-вторых, Блор утверждал, что видел, как кто-то выходил из дома. Судя по тому, что потом Блор был убит, никаких причин лгать у него не было. Обнаружив, что Армстронга в комнате нет, Блор и Ломбард тотчас бросились за ним. Из слов Ломбарда ясно, что во время погони они с Блором не разлучались. Но если Армстронг был тогда ещё жив, то почему Блор и Ломбард не сумели найти его? А если нет, то кого же тогда видел Блор?
В-третьих, даже если допустить, что Вере как-то удалось свалить часы в виде медведя, находясь вдали от дома, зачем ей такие сложности? Часы ведь находились в Вериной комнате, она могла сделать это в любой момент. Нужно было только выманить жертву на улицу. Ломбарду что-нибудь сделать с медведем было б гораздо труднее. К тому же логично было бы предположить, что тот, кто застрелил судью, в комнате появится последним. И Блор первым решил принести Вере выпить. Ломбард ведь не мог знать, что виски Блор возьмёт на кухне и Вера откажется пить.
Да, пытаться отобрать револьвер силой, конечно, было крайне глупо. На что, в самом деле, рассчитывал Ломбард? Что Вера (а она ведь хладнокровная убийца!) растеряется?
— Как вам удался этот фокус с мраморным медведем?
— Ловкость рук, голубушка, и никакого мошенничества.
Это была глупая шутка, но Вера-то его слова восприняла как признание. Почему Ломбард сразу, как только они нашли Армстронга, не застрелил Веру, более того, согласился помочь ей поднять тело доктора выше, чтобы не смыло приливом, тем самым дав возможность украсть оружие?
Во-первых, он, скорее всего, просто-напросто не считал Веру достойным противником (а зря!).
Во-вторых, возможно, у него хватило ума понять, что живая Вера — это доказательство его непричастности к убийствам на острове. А если молодой, сильный мужчина застрелил безоружную девушку, ни один суд не признает это самообороной. Даже учитывая, что девушка сама хотела убить.
В-третьих, если Вера — это миссис Оним, то застрелить её не так жестоко, как оставить в живых, чтобы потом сдать в полицию.
В-четвёртых, возможно, Ломбарду всё же было не так-то просто решиться лишить жизни девушку, которая до этого нравилась ему.
С одной стороны, то, что Вера не растерялась, сумела выкрасть револьвер достойно уважения и даже восхищения. Положение было заведомо проигрышным: Ломбард гораздо сильнее, к тому же у него револьвер, а она безоружна. Но Вера смогла выйти из этой ситуации победительницей. С другой — лучше бы она предпочла умереть, но не совершать ещё одно убийство.
И всё же за этот поступок Веру осуждать трудно. Она всего лишь защищала свою жизнь. Да и можно ли девушку, в прошлом погубившую ни в чём не повинного ребёнка, осуждать за то, что она пристрелила того, кто сам хотел убить её? Пристрелила негодяя, обрёкшего на смерть двадцать человек?
«Самосохранение — важнейший долг человека», — говорит Ломбард. Интересно, говорил бы он так, если бы знал, что в конце концов этот самый долг обернётся против него?
Застрелив Филиппа Ломбарда, Вера была счастлива: бояться больше нечего или, точнее, некого. Во всяком случае, ей так казалось. Кто мог бы подумать, что вскоре, увидев верёвку с готовой петлёй, Вера встанет на стул и повесится? Впрочем, кое-кто мог. Да, для человека, у которого нечиста совесть, одиночество невыносимо. Чувство вины за смерть Сирила, расстроенные за последние дни нервы, ужасающая обстановка, да ещё и бессонная ночь сделали своё дело. «Ты можешь поплыть к скале, Сирил», — вспомнила Вера свои роковые слова. Она поняла, что не заслуживает спасения.