Страница 3 из 16
– Я имею в виду аларм, монитор! – с некоторым раздражением пояснил я. Нашла время шутки шутить.
– Аларм ваш не мог сработать, потому что больной не был подключен к монитору, – как само собой разумеющееся сообщила она.
– То есть, как не был? – я ушам своим не поверил.
– Вам лучше знать, – отозвалась Анжела и сварливо добавила: – Я, что ли, выбираю, кого к монитору подключать?
– Да я лично к нему подсоединял электроды! – я вскочил и подошел к прибору.
– Не знаю, куда вы там и что подсоединяли, но монитор был подключен к соседу! – отрезала она.
– Такого не может быть! – я включил злосчастный монитор и стал смотреть тренды. Графики отражали последние часы жизни умершего пациента. – Смотри! – Я тыкал пальцем в экран. – Вот, он остановился в два часа ночи! А вот мы начинаем его реанимировать…
– Это мы с Пашей перекинули электроды на него, – спокойно сообщила Анжела. – Меня срубило… Ну да, виновата, – она выставила ладони перед собой. – Но всего на несколько минут…
– Ты его проспала! – я зажмурил глаза. Чего-то такого я и ожидал.
– Слушайте, – воскликнула она обиженно, – я тоже человек! Ну, заснула. Спала от силы пятнадцать минут…
Я всплеснул руками:
– Да за это время тут все могли… Почему ты Пашу не посадила на пост прежде чем завалиться спать?
– Я не заваливалась! Я даже из-за стола не вставала. Меня просто срубило! Очнулась и сразу пошла смотреть больных. – По ее тону было понятно, что виноватой она себя не считала. – Вижу, четвертый остановился! Я его сразу реанимировать начала, Пашу крикнула, он прибежал, мы электроды нацепили и…
– Скорее всего, он чуть раньше остановился, – заметил вошедший в зал медбрат, – поэтому мы его раскачать и не смогли.
– Так! Тебя кто-то спрашивал? – накинулась на него Анжела. – Может, и раньше, но ненамного.
Я машинально нацепил на палец датчик пульсоксиметра. На экране зачастила сатурационная кривая.
– А у вас гипоксия, – заметил Паша, – 92%. Может, кислород?
– Вероятно, вы его перестилали, – рассуждал я, глядя на них исподлобья, – отключили электроды, а потом по ошибке нацепили их на соседа. Так?
– Мы его перестилали до того, как вы подключали к монитору. Паша, скажи! – Анжела посмотрела на медбрата.
– Да, честное слово, – кивнул он, глядя мне прямо в глаза.
– Если бы мониторы были на всех больных… – начала Анжела, но я ее прервал:
– Если бы ты не спала…
– Я не спала! – возмущенно воскликнула медсестра и с оскорбленным видом направилась к выходу из реанимационного зала. Но тут же столкнулась с санитаркой.
– Кто бросил шприц в помойное ведро? – заголосила та, уперев руки в бока и загородив собой проход.
– Чё, дура, что ли? – попыталась ее обойти Анжела.
– Я все доложу старшей сестре! – не унималась санитарка. – Вы шприцы выбрасываете в мусор, а надо…
Я уставился на экран монитора. Вот, в два часа ночи прекращается сердечный ритм, короткая изолиния, и практически сразу начинается непрямой массаж сердца – это видно по графикам. Но если верить Анжеле, а собственно, чего ей врать? Значит, это запись электрокардиограммы соседа, который хоть и без сознания, но со стабильным сердечным ритмом. А прерывается она потому, что они с Пашей сняли с него электроды и подсоединили к остановившемуся доктору. И теперь монитор уже пишет ход реанимации.
Какое-то фатальное стечение обстоятельств! Анжела заснула на посту. Именно в эти минуты у пациента случилась остановка дыхания. Тревога не сработала, потому что больной не был подключен к монитору. Мне казалось, что я его подключал, но стопроцентной уверенности у меня не было… Неужели у меня начались провалы в памяти?
Я проклял соседей, не давших мне выспаться перед дежурством, пожелал неизвестным людям, от которых зависело количество мониторов в реанимации, долгих лет на больничной койке… и признал себя виновным. Я виноват в его смерти. Как там говорил Достоевский?.. Мы несем ответственность перед всеми людьми и за всех людей? Прихватив бутылку колы, я нетвердой походкой пошел в ординаторскую. Жутко хотелось пить, а еще больше – напиться.
Глава 2.
Есть моменты, когда мечтаешь уволиться с работы – например, когда нужно идти на утреннюю больничную конференцию после тяжелой ночи или когда увидел квиток со своей зарплатой. Но самое паршивое – это сообщать родственникам о смерти их близких. Как заметил один мой старший коллега, после каждого такого разговора у него остается рубец на сердце. «Представляешь, во что превратился мой миокард за пятнадцать лет работы?»
Я дождался половины восьмого утра и позвонил жене умершего доктора…
Она молча выслушала и повесила трубку. Еще один кирпич в стене, еще один шрам на сердце.
Остро захотелось выпить и больше никогда не работать в реанимации.
Первым на работу приехал заведующий. Выслушав все новости про больных, все подробности про умершего, наш замечательный шеф тяжело вздохнул.
– Да, крайне неприятная ситуация. И с мониторами беда… Если и эти сломаются, как работать будем? Анжела вроде не имеет привычки спать на дежурстве?
Я отрицательно покачал головой.
– Вы поезжайте домой, отдохните, а я схожу на вскрытие, – великодушно предложил заведующий.
– Нет, – возразил я. – Я сам схожу.
– Ну как знаете, – пожал он плечами.
В проеме открытой двери возникла старшая сестра, держа в руке шприц, словно олимпийский огонь.
– Значит, так! Мне все равно, что тут у вас было ночью, хоть десять реанимаций! Если еще раз кто-нибудь швырнет шприц в мусорку… Воткну его вам в одно место! Все понятно?
И, не дожидаясь ответа, пошла дальше.
Шеф собрался уходить на утреннюю больничную конференцию. Пожалев меня, он пообещал, что сам доложит про мое дежурство.
– С меня причитается, – откликнулся я на его доброту. – Спасибо!
– Благодарность – признак благородства души. Так вы говорите? – усмехнувшись, ответил он на прощанье.
– Это Эзоп. Вроде.
Я прилег на диван.
Около девяти пришли на смену сразу два доктора. Кто из них дежурил, а кто пришел по ошибке, они не знали. Оба были в хорошем настроении, возможно, по случаю аванса. И никто не собирался возвращаться домой.
– Мы к вам, профессор, и вот по какому делу! Кто из нас сегодня дежурит? – обратились они ко мне.
Я пальцами помассировал глаза.
– График дежурств я составляю, но не учу наизусть. Кто-то из вас, это точно. Монетку киньте, – предложил я.
– Я два часа из Вишеры ехал, тащил на себе яблоки. Зря, что ли? – доктор Киселев поправил очки указательным пальцем, затем, скинув здоровенный рюкзак, стал доставать из него мешок с яблоками. – Коллега, угощайся, – обратился он ко мне, – а то что-то выглядишь не очень, витаминов, наверное, не хватает.
Второй доктор взял яблоко, помыл его, после чего сообщил:
– Я ночью дежурил на «скорой», а сегодня вроде бы здесь, в реанимации. Владимир Станиславович, а фруктики-то у вас червивые! – Доктор Быков с хрустом кусал сочное яблоко. Он был моложе своего коллеги, на голову выше, шире в плечах и отличался неиссякаемой энергией и оптимизмом.
– Экий ты, Павел Васильевич, привередливый. Червяки ему не нравятся!
За яблоками из рюкзака появилась литровая банка с супом, двухлитровая бутылка колы, две пачки сигарет и толстенная книжка – Карамзин, том первый.
– Ну вы даете! Видя такие запасы, я готов уступить вам дежурство!
– Благородный поступок, – кивнул Владимир Станиславович. – Пошли покурим по этому поводу. А поскольку наш бледнолицый друг не курит… – он махнул в мою сторону рукой. – И с нами не вступает в беседу…
– Мне на вскрытие идти, – хмуро ответил я, не вслушиваясь в их разговор. Настроение у меня было настолько подавленным, что веселье окружающих вызывало раздражение. Я закрыл глаза. Мои коллеги продолжали трепаться, не обращая на меня внимания.