Страница 2 из 16
Я сделал поток кислорода чуть меньше и спросил:
– Так лучше?
– Как на даче, – пробормотала она.
Четвертым пациентом был доктор. Тоже с инсультом. И тоже с хорошей динамикой, что очень радовало. Он уже дышал сам и мог двигать руками и ногами. Его ежедневно навещали, многие звонили узнать о состоянии. Значит, человек хороший. Эх, если бы здоровье больного зависело от внимания окружающих, то наш коллега должен был уже бегать вокруг больницы…
А вот его сосед, находящийся на искусственной вентиляции уже больше недели, не будет ни бегать, ни дышать. Никогда. Фатальное кровоизлияние в мозг, несколько операций, глубокая кома и неблагоприятный для жизни прогноз. Остался только вопрос времени: когда остановится сердце? Постояв около него с ощущением бессилия, я двинулся к следующему пациенту.
Послеоперационный больной, лежавший на шестой кровати за ширмой, тут же открыл глаза.
– Доктор, – позвал он. – А вы видели, как меня оперировали?
– Нет, а что? – удивился я вопросу.
– Да просто хотел узнать… Мозги там в порядке? – и он осторожно потрогал забинтованную голову указательным пальцем.
– Не волнуйтесь, – улыбнулся я и поправил ему дренаж. – Я читал ход операции, все в полном порядке, доктор ваш мозг даже не задел.
– Спасибо! – и он с облегчением закрыл глаза.
Около седьмой пациентки я снова вздохнул. Молодая женщина выжила после кровоизлияния, но у нее формировалось вегетативное состояние, и все наши усилия не допустить этого были впустую…
Анжела сидела на своем посту за столом и заполняла очередной журнал.
– Доктор, идите спать, – не оборачиваясь, сказала она и негромко добавила: – Хоть мешать не будете.
Спать мне хотелось весь день, начиная с утра, часов с пяти, когда нас с женой разбудили соседи. Осень в Петербурге стояла теплая, окна на ночь мы не закрывали, позволяя свежему ветру с Невы заполнять нашу комнату. Кстати, с ветром и залетели вопли сограждан, возвращавшихся откуда-то под утро…
– Какое спать? – усмехнулся я. – Мне еще писанины… часа на полтора!
– Так идите и пишите! Хватит тут шариться, больных разбудите, – и она снова уткнулась в журнал. Перед ней на столе, словно статуэтка, стояла бутылка кока-колы.
«Капитан! Пока все спокойно!» – вспомнил я сквайра Трелони из нашего фильма «Остров сокровищ» и отправился в ординаторскую.
Листы скорби – так когда-то назывались истории болезней – немым укором громоздились на столе, напоминая одновременно вавилонскую и пизанскую башни. Что может быть хуже заполнения листов осмотра, особенно ночью? – задал я себе вопрос, но подходящего ответа не нашел. Навалилась такая тоска и усталость… Я бросил взгляд на диван: старый, продавленный, вытертый, но такой притягательный, когда время за полночь, ноги гудят, а в голове полное отсутствие и мыслей, и эмоций. Словом, то состояние, к которому стремился Шри Ауробиндо со своими учениками.
«Полчаса!» – пообещал я себе, как Штирлиц, и вырубился раньше, чем закрыл глаза.
– Доктор, у нас остановка! – Голос медбрата прозвучал взрывом в моей голове.
Проснулся я, когда уже вбегал в реанимационный зал. В мозг иглами впивались звуки тревоги, издаваемые монитором. Медсестра сильно и ритмично давила на грудь больного, проводя закрытый массаж сердца. Это был доктор, которого я только что осмотрел! Что могло с ним произойти?! Медбрат Паша уже держал наготове ларингоскоп и интубационную трубку. Перехватив на ходу инструмент и бросившись к изголовью кровати, я отметил, что у пациента выраженный цианоз кожных покровов. Анжела на мгновение остановилась, давая мне возможность засунуть трубку в трахею, и после моего крика: «качай, качай!» продолжила сдавливать его грудную клетку. Я вдувал мешком Амбу* (устройство для проведения вентиляции легких, посмотрите картинки в интернете – прим. автора) кислородную смесь в легкие, пока Паша подкатывал аппарат ИВЛ, истошно вопящий тревожными сигналами. Пульса на сонной артерии не было, на мониторе ползла изолиния. Подключив больного к аппарату, я сменил Анжелу и продолжил ритмично нажимать на грудину. Мышцы рук уже ныли, я обливался потом. Медбрат включал дефибриллятор.
– Еще адреналин? – Анжела стояла с шприцом.
– Давай, давай! – я бросил взгляд на монитор: изолиния убивала.
– Доктор, полчаса уже качаем, – сочувственно напомнил мне Паша.
– Да бестолку, – Анжела стянула перчатки и вытерла мокрый лоб.
– Я тебе дам без толку! – прикрикнул я на нее. – Еще адреналин. Еще разряд…
Я и сам видел и понимал, что пациент умер. Он уже был мертвый, когда мы только начали его реанимировать. Все наши действия были обречены, мы не могли его оживить.
Черт! Я стукнул кулаком по спинке кровати. Анжела с Пашей молча смотрели на меня. Затем Паша отключил ИВЛ и пиликавший монитор. Неожиданно настала тишина. Анжела перекрыла капельницу.
– Черт! – Я содрал с себя перчатки. – Как это могло случиться? Он же был самым стабильным из всех! – Слабость в ногах и тошнота заставили меня дойти до стула и упасть на него. – Вы это понимаете? Он единственный не мог вот так взять и умереть!
– Доктор, а я? – вдруг раздался испуганный голос с кровати, отгороженной ширмой. Послеоперационный больной проснулся и с ужасом наблюдал за происходящим.
– Не волнуйтесь, – ответил ему Паша, – доктор про больных говорит, а вы у нас уже здоровый. Так что не обращайте внимания, мы тут просто работаем, но уже закончили…
Я откинулся на спинку вертящегося стула. Мне было плохо. Сердце колотилось, проваливалось куда-то, и как сквозь пелену я слышал голоса: санитарки («доктор, поможете труп переложить? он тяжелый»), медсестры («оставь доктора в покое – видишь, его самого надо реанимировать»), медбрата, обращавшегося к санитарке («угомонись, мы еще труп не подписали»)…
Я заперся в ординаторской. Давно не было так скверно. Усевшись на диван, я уставился на стену напротив.
Был человек и нет… Что могло произойти? Я же его смотрел перед тем как уйти – никаких признаков надвигающейся катастрофы не было, он был в сознании, стабильный… Чего я не заметил? Может, это тромбоэмболия? Ее-то не предвидеть.
Я ударил кулаком по подлокотнику. Внутри несчастного дивана что-то оборвалось.
Все можно пережить, кроме смерти. Она приходит быстро, уносит безжалостно… Что за чушь я несу? Я почувствовал, как это «ужасаться ужасом безумным»…
Пациенты в реанимации умирают часто, и пора бы уже привыкнуть к этому. Трагедия случается тогда, когда умирают те, кто мог бы жить. Сколько ему было? Сорок? Я с трудом встал, прошел до стола, шаркая по стертому линолеуму, и взял его историю болезни. Тридцать восемь лет. Еще вчера я сказал его жене, что состояние улучшилось…
Пока я констатировал смерть записью в истории болезни и раздумывал, когда звонить жене пациента – лучше, наверно, утром, а не посреди ночи, – в ординаторскую заглянул дежурный нейрохирург.
– Привет! Я смотрю, у вас место освободилось? Мы сейчас травму в операционную берем, можно потом к вам? – деловым тоном поинтересовался он.
– Да, можно к нам, – кивнул я устало.
Жизнь должна продолжаться. И я снова вышел в реанимационный зал. Умерший пациент был уже переложен на старую железную каталку и накрыт черным, неприятного вида чехлом. Медсестра собирала шприцы, пустые ампулы, выключала инфузоматы. Медбрат снимал пластиковые шланги с аппарата ИВЛ. Санитарка обрабатывала пустую кровать… пустое место, где только что лежал живой человек, а скоро ляжет другой – новый пациент.
– Нейрохирурги травму берут оперировать, – сообщил я своей бригаде, – потом к нам привезут.
– Во сколько? – поинтересовалась Анжела.
Я пожал плечами.
– Слушай, а во сколько тревога сработала? – мысли помимо моей воли возвращались к умершему доктору.
– Тревога? Вы меня, что ли, имеете в виду? – Анжела проходила мимо, но остановилась и посмотрела на меня с усмешкой. – Как заметила, так и закричала, – и она продолжила движение.