Страница 4 из 16
– Видишь, Павел Васильевич, – говорил Киселев, – это мы с тобой, обычные доктора, на работу стремимся. А писателю вдохновение требуется, он для этого на вскрытия ходит!
– Видал я в гробу такое вдохновение, – отвечал Быков. – А может, вам тоже попробовать, Владимир Станиславович?
– В смысле, в морг сходить?
– Нет, книжки начать писать!
Раздался смех…
Я открыл глаза, вспомнил про кока-колу, которую забрал у медсестры, плеснул себе в стакан и, несмотря на то что напиток был тепловатым, с удовольствием выпил…
Я вернулся в реанимационный зал. Какая тут духота, надо открыть окно. Перегретые аппараты ИВЛ гудят настолько громко, что хочется заткнуть уши. Надо посмотреть больного – меня тревожит его состояние, я боюсь упустить что-то важное, но что именно, не могу понять. Дохожу до его кровати… У меня темнеет в глазах. Место, где должен лежать пациент, пусто! Его нет! У меня подкашиваются ноги, и я, чтобы не упасть, хватаюсь за спинку кровати. Я кричу, зову Пашу и Анжелу… А они, оказывается, стоят рядом.
– Почему меня не позвали? Когда он умер? – я указываю на пустую кровать, моя рука дрожит.
– Его на исследование увезли, – отвечает медбрат.
Я хватаюсь за сердце:
– Слава богу, а то я уж подумал, что он… А что за исследование? Неврологи назначили?
– Вы сами и назначили, – тихо говорит Анжела. – Он на вскрытии!
– …вы на вскрытие пойдете? Из морга уже звонили. Или, может, все же мне сходить? – заведующий тихонько тряс меня за плечо.
Я вскочил на ноги и попытался осознать, где была реальность, а что оказалось сном.
– Как-то вы странно выглядите, – покачал шеф головой, внимательно меня разглядывая. Затем взял стоявший на столике у дивана стакан с остатками напитка и принюхался.
– Там просто кока-кола, – как можно убедительнее сказал я и протер глаза. – Вот, черт, ну и сон мне приснился.
– Так, может, домой? И выспаться? – предложил шеф.
– Спасибо, но вначале в морг, – покачал я головой и стал переодевать обувь. Пол в морге был не самый чистый.
Сквозь осеннюю листву больничных каштанов, сквозь несущиеся по небу рваные облака светило утреннее солнце. Я остановился и, задрав голову вверх, прищурился – после дежурства дневной свет всегда кажется ярче. Разглядывая кусочек высокого голубого неба, я подумал, что, наверное, есть в мире другая работа и другая жизнь, без болезней, без умерших, без утренних телефонных звонков, когда нужно сообщать людям о смерти… Жизнь, когда утром идешь в офис или в кафе, а не в морг, до которого я уже, собственно, и дотопал. Пройдя быстрым шагом сквозь комнату, заполненную плачущими людьми, затем проскочив помещение, где были выставлены образцы гробов, я перевел дух и стал подниматься по старым каменным ступеням на третий этаж. Запах здесь стоял еще более противный, чем внизу. Впрочем, в ординаторской, где ждала меня моя сокурсница, работавшая патологоанатомом, пахло меньше.
– Что-то ты долго, – поприветствовала она меня. – Да и вообще, давно тебя не видела. Чаю хочешь? Или кофе?
Она сидела за компьютером и печатала какой-то отчет. Справа от нее стояла чашка с горячим чаем, слева на блюдце покоился надкусанный бутерброд. Вместо салфетки лежал лист белой бумаги А4.
Я вежливо отказался, и мы пошли в секционный зал.
«Единственный диагноз, который меня хоть как-то успокоит – это тромбоэмболия легочной артерии», – размышлял я по пути.
– О чем задумался? – поинтересовалась у меня доктор.
– Да так, стихотворение вспомнил. «Чем пахнут ремесла», – отшутился я. – Джанни Родари, помнишь такого?
– Ой, можно подумать, у вас розами пахнет! – парировала сокурсница. – Прошу!
И она распахнула передо мной старую деревянную дверь.
Стараясь не глазеть по сторонам, дышать поверхностно и ни до чего не дотрагиваться, я стал наблюдать процесс аутопсии моего пациента, или, проще говоря, вскрытия. Больше всего в этот миг мне хотелось исчезнуть из морга, из больницы и утратить память на текущие события, как больной Альцгеймером.
Не буду утомлять вас подробностями, а их было достаточно – звуки, запахи, вид внутренних органов… Тем более, что у соседнего мраморного стола тоже кипела работа. Однако, все эти факторы помогли мне справиться с эмоциями и сосредоточиться на патологоанатомической процедуре.
– Наконец, самое интересное, – она быстрыми и точными движениями нарезала небольшой, серого цвета, участок мозга. – Таламус чистый… а вот мост и продолговатый мозг… смотри сам! Вот очаг, видишь?
– Подожди, я так быстро не могу, – я разглядывал лежащую у нее на ладони важную часть головного мозга.
– Даже без микроскопа видно, – она указала кончиком длинного и узкого ножа на точку в несколько миллиметров диаметром. – Так что, все сходится. Умер от того, от чего лечили. Стволовой инсульт. Молодцы!
– Смеешься, что ли? – я недовольно посмотрел на нее. Патологоанатомические шутки хуже хирургических. Особенно для реаниматолога.
– Почему смеюсь? – удивилась она. – Я на днях вскрывала мужчину, он от остеохондроза лечился, а умер знаешь от чего? Пришлось расхождение поставить…
– Слушай, – прервал я рассказ, – а у нашего ничего больше нет? Если честно, то я думал про тромбоэмболию.
– Ну ты же сам смотрел! Легочная артерия, легкие – все чистое! – Она всплеснула руками. – Есть признаки гипертонии, которую он, поди, не лечил, атеросклеротические бляшки уже есть. Видишь? И он же, наверное, дымил, как паровоз?
– Да, он курильщик, – кивнул я печально, словно это у меня были бляшки в артериях.
– А печенку посмотри! – воскликнула она, схватив лежавшую на весах красно-коричневую плотную печень. – Видел? Эх, мужики, не бережете вы себя. А потом бегаете к нам: чего он умер? чего он умер? Ты, кстати, чего такой бледный? – Она заботливо посмотрела на меня. – Давай чайку попьешь?
Глава 3.
Время на дежурстве, особенно ночью, ползет улиткой, а между дежурствами летит стрелой. Дома я пытался выглядеть как обычно, играл с детьми, садился за книгу – в том смысле, что продолжал писать начатый рассказ. Однако, жена меня быстро раскусила и уже на второй день после того злосчастного дежурства предупредила: или я рассказываю, что случилось, или она будет думать о самом худшем.
– Умер у меня пациент на дежурстве, – стал я рассказывать, дождавшись, когда дети поужинали и ушли с кухни, – доктор, молодой довольно… Помнишь, я тебе рассказывал? Инсульт. Он совсем плохой поступал, вначале думали, что не вытянем, а потом он лучше стал… Я жене его обещал… ну, не то, чтобы обещал, просто обнадежил, что все хорошо будет… Короче, жалко его. Да и ее тоже. Может, ее еще больше…
Жена почувствовала, что я что-то недоговариваю.
– Понимаешь, – вздохнул я, – непонятно, чего он вдруг взял и умер? Я ожидал, что это тромбоэмболия легочной артерии, но на вскрытии ее не оказалось. А самое главное, с монитором какая-то дурацкая история вышла… Я точно помню, что подключал его! А оказалось, что подключен сосед. И выходит, что я виноват в том, что не вовремя начали реанимацию…
Жена вздохнула, погладила меня по руке и стала уговаривать или взять отпуск, или сменить работу. Вместо этого я на следующий день пошел на дежурство. Так, за работой и отдыхом пролетела неделя.
Небо нависло мутное, белое и беспросветное. Сеял мелкий дождь. Я плелся на работу. Проходя через Строгановский сад по пути к метро, я с удивлением услышал, как заливается какая-то птица. Задрав голову кверху, я разглядел необычную птаху. Она сидела на верхушке высоченной одичавшей груши и, несмотря на осень и непогоду, распевала свои птичьи трели. Я неожиданно для себя улыбнулся, а затем, напевая «Скворца» Машины Времени, погрузился в утреннюю толчею метро.
Заведующий выглядел обеспокоенным. Я, стараясь отогнать плохие мысли, в шутку поинтересовался: