Любовь нужна всем

– Ты готовилась, Илоночка!

– Конечно, мама, – по традиции ответила Илона, – обязательно. А сама подумала, какой тут английский, когда мысли только о другом.

– Надо, доченька, осталось восемь дней всего. Последний рывок, ты сдашь, с твоим уровнем, топить тебя не будут, но и повода дать нельзя. Чтоб этот английский у тебя от зубов отлетал. И МГИМО у нас в кармане тогда.

«У нас, – отметила Илона, – да, у нас». Кто она в этом доме? Что ей принадлежит? Только тело её, и время, и то лишь когда родителей нет. Но английскую грамматику Илона клала рядом с собой и хватала, стоило маме приоткрыть дверь в комнату. Тогда она, держа в руках учебник, начинала уныло повторять фразовые глаголы – то, в чём чувствовала себя наименее уверенно, логика этих конструкций от неё ускользала – «take aside, take along, take through, take over» или «be cut off, feel cut off» и так далее. Мама слушала с довольной миной и, не желая беспокоить дочь, бесшумно закрывала за собой. Илона, откладывала повторение в сторону, включала магнитофонную запись фонетических упражнений и уносилась мыслями совсем в другую сторону.

По несколько раз в день выходила «проветриться», но крайней точкой прогулки становился второй от дома телефон-автомат. Звонила Никите и, если он заставала его дома, подолгу оставалась в кабинке. Она задавала ему бессмысленные вопросы, слушала его бессмысленные ответы, вкушала его приятный, бархатистый голос и почти ощущала его физическое присутствие. Один раз удалось встретиться, они чуть ли не полдня провели вместе, прохаживались в обнимку в Крылатском, сидели на скамейке сперва в парке, потом посреди какого-то двора, целовались как сумасшедшие, она проводила ладонью по его лицу и глубоко вдыхала воздух, который нёс его запахи, её переполняло желание, но ничего, кроме скамеек им не светило в тот день. Да и время прогулки определяла мама, Илона просрочила, опоздала, придумала что-то в своё оправдание – ссора с ней перед экзаменом не входила в планы. Существовала надежда, что на выходные родители опять укатят на дачу, отец рвался туда, но Александра Евгеньевна заявила, что Илоночке осталось три дня и надлежит ей помочь, нельзя пускать дело на самотёк, а то она будет плохо питаться, не высыпаться и придёт поступать с полным нервным истощением. В общем, ничего не получилось. Скорее бы уж экзамен.

Виктор Сергеевич повёз Илону в институт. Поехали на своей машине, водителя уступил заму, неудобно его загружать поездками по личным надобностям. На работе сообщил, что полдня его не будет, ни собраний, ни совещаний не ожидалось, поэтому отлучился без труда. А показаться следовало, по телефону Вершинин по своему обыкновению был скользкий как угорь, и Виктор Сергеевич посчитал необходимым навестить бывшего коллегу. Очень не хотелось лицезреть его оплывшее от жира лицо, следить за маленькими бегающими глазками и, более всего, пожимать мягкую, потную руку. Не хотелось, но ничего не попишешь, иначе всё может пойти кувырком и напрасными окажутся и визиты, и отданные дельцу от мидовского образования деньги. Руку всегда надлежит держать на контроле, особенно в последний, решающий момент. Этот жизненный урок Виктор Сергеевич усвоил чётко.

Если папа Илоны несколько нервничал, что было заметно, то она сама держалась на удивление спокойно, лишь возбуждена больше обычного. Её возбуждала малейшая деталь, малейшее происшествие. То, что обычно не привлекало её внимания, становилось важным и заметным: бабуля, бегущая за уходящим автобусом, лихач на старых «жигулях», обогнавший их «восьмёрку». Виктор Сергеевич посматривал время от времени на дочь и не мог взять в толк: таким образом волнение выходило наружу или она, как раз наоборот, стремилась показать, что спокойна и её мысли вовсе не поглощены предстоящим испытанием.

В здание родителей не пускали, но Виктор Сергеевич предъявил всемогущее внешторговское удостоверение. В коридоре перед экзаменационными аудиториями они расстались. «Ну, ни пуха, ни пера! – пожелал он дочке, – всё будет путём. Иди сразу, так лучше, меньше нервотрёпки». Она в ответ лишь согласно кивнула, а её отец держал путь к кабинету Вершинина.

Илона была уверена в себе и приняла решение идти сдавать почти без подготовки. Добровольцев пригласили первыми, потом – по списку. Тема попалась знакомая, жёванная-пережёванная как выдохшаяся, давно потерявшая вкус жвачка, – билль о правах, классика; газетную статью из неизменной «Morning star» просмотрела – тоже ничего трудного, забастовки шахтёров. Сколько Илона учила язык в спецшколе, столько и бастовали английские да валлийские шахтёры. Казалось, это у них судьба такая – бастовать. Или просто британским коммунистическим газетчикам иные темы неинтересны. Поэтому почти сразу потянула руку – готова. И она отвечала по билету без запинки, экзаменатор только кивал головой, он лишь справился, где её записи и, ответ об отсутствии таковых его устроил, почему-то странно улыбнулся. И вот когда дело дошло до разговорной темы, Илона поняла – что-то не так. Молодой, симпатичный мужичок с чеховской бородкой просто начал топить, таких слов-то Илона не слышала, в учебниках не встречала, а уж обороты, откуда он их вытащил, – половина вообще не попадалась никогда. И Илона поплыла, однозначно поплыла, и чем больше она барахталась в море неизвестных терминов, тем больше терялась. Куда девалась её недавняя уверенность? Она робко поднимала глаза на строгого преподавателя, смотрела на него и робела ещё больше, заикалась, мычала в поисках нужного слова, к глазам подступали слёзы, так начиналось хорошо, гладенько, и вот.

– Ну что ж, девушка, что ж, – экзаменатор заглянул в листок, – Иванова, слабовато, даже не знаю, сто̀ит ли с подобными знаниями допускать вас до последующих экзаменов. – Как вы считаете, Марина Петровна, – обратился он к своей напарнице.

Илона была готова разрыдаться. Как же так? Она ведь на первые два вопроса ответила без малейшей погрешности, как же так? И где этот Вершинин, где его обещанная помощь? Сволочи, все обманывают. Илона сжала зубы и молча слушала.

Но второй экзаменатор, женщина с крашеными в редкий, фиолетовый, цвет волосами пожала плечами и задумчиво произнесла:

– Не очень сильно, да, не очень, необходимо ещё заниматься, – потом посмотрела на прижавшуюся к спинке стула, нервно сцепившую руки Илону и предложила, – но, может, ещё предоставить небольшой шанс абитуриентке?

А Вершинин, которого поминала недобрым словом Илона, появился не сразу, и, конечно, не в аудитории, у себя в кабинете. Виктору Сергеевичу пришлось подождать, потоптаться минут десять перед запертой дверью.

– Ну здравствуй, здравствуй, мой дорогой! – Вершинин, издалека узрев гостя, поспешил к нему навстречу. Его короткая, со складками жира на запястье ручонка сразу потянулась навстречу. – Здравствуй! – повторил Вершинин излишне почтительно потряхивая большую, как у покойного отца, крестьянскую руку Виктора Сергеевича. При этом толстая физиономия растеклась в противной, фальшивой улыбочке. – Проходи-проходи, – пригласил, распахивая дверь, – садись. Чаю? Сейчас поставлю чайничек. – Вершинин уже доставал из нижнего ящика стола гжельскую чашечку.

«Для дорогих гостей держим», – ухмыльнулся Виктор Сергеевич, на маленьком столике рядом с чайником стояли две обычных белых фаянсовых чашки.

– Спасибо, Коля, час назад дома баловался чайком, – Виктор Сергеевич изобразил подобие улыбки, показав жёлтые зубы курильщика, – спасибо, – повторил он, спонтанно подстраиваясь под тон хозяина кабинета, – вежливо отказался Виктор Сергеевич. – ты лучше скажи, всё в порядке? Ваша система не даст сбой? Ректор, ты говорил, под себя всё подминает.

– Дорогой мой, как ты можешь сомневаться, конечно, всё в порядке, полчаса назад виделся с нужным человеком из экзаменационной комиссии, всё идёт своим чередом.

Вершинин достал список абитуриентов факультета международных отношений и ткнул пальцем:

– Вот видишь, Иванова И. В. У меня против неё стояла точка, точно такую же карандашиком, чтобы быстро стереть, поставил себе и экзаменатор. При мне поставил, я проконтролировал.