Любовь нужна всем

Иван Карасёв

Любовь нужна всем

Глава первая

Большое и какое-то безвкусное, с несколько хаотично расположенными корпусами здание. «Да уж институт международных отношений. Типичный «совок» семидесятых годов, какие-то столбы и щиты со стеклом, когда у нас что-то оригинальное строить начнут? А то всё эти мастодонты, – Илона сразу вспомнила советское посольство в Париже, где они втроём побывали в мае, – тоже ещё тот ужас. Это даже лучше, но всё равно безобразие!»

– Вот, Илоночка, тут ты будешь учиться, папа всё устроит, главное – не завали вступительные. Наверное, приятно получать образование в таком прекрасном заведении и в таком чудесном здании, – дежурная лучезарная улыбка Александры Евгеньевны обнажила безукоризненный ряд белых до жемчужного блеска зубов, – Ведь очень оригинальненько построено. Вот это сочетаньице широких оконных проёмов в центре и узеньких по краям. Это просто великолепно! Кто архитектор, Витенька?

– Да какая разница, Сашенька! – папа Илоны только присоединился к своим домочадцам, он заходил в то самое, так не понравившееся дочке здание. – Там учиться надо будет, книги штудировать, языки изучать, а не проёмы рассматривать.

– Какой ты всё-таки иногда бываешь скучный и не любознательный. Ведь аура – это так важно, альмаматер ведь! Она вдохновляет! Ведёт к новым победам! А ты заладил, разница… – Сашенька разочарованно вздохнула, – да, кстати, Илоночка, ты язык выбрала? А то одного английского мало, пусть даже хорошего, как у тебя.

– Папа советует идти на португальский. Это сейчас востребовано: Ангола, Мозамбик, освободившиеся колонии, прогрессивные страны. Что там ещё, пап?

– Гвинея-Бисау, острова Зелёного мыса, потом Бразилия, там, конечно, капитализм по американскому образцу, зато всё есть, и это уже серьёзно, это тебе не нищий Мозамбик. Там, правда, есть некоторые отличия в языке, но их легко запомнить.

– Да, попасть бы в Рио-де-Жанейро, пляжи там шикарные! – Илона мечтательно прикрыла свои большие голубые глаза – предмет зависти одноклассниц.

– Это пока из области фантастики, Илоночка, сначала надо закончить, МГИМО всё же. – И мама Сашенька посмотрела почему-то не на дочь, а на её папу. Тот вздохнул:

– Ага, и поступить бы не мешало. Всё не так просто, это не семечки на завалинке лузгать.

– Но ты же уверял, что проблем не будет. Рекомендация от райкома будет, а в институте Вершинин обещал содействие.

– Ну Вершинин-то обещал, – раздражённо произнёс муж, – да он не один там. Ну и с нашей стороны тоже что-то нужно. У тебя же есть кто-то по французской косметике? Ну когда привезённая кончается, ты же где-то берёшь, бывает же такое? А то он в командировки не ездит, а жена просит.

– Есть одна хорошая женщина, но, Витенька, это выльется в немалые деньги! Ох, у людей одна корысть на уме!

– Ну выльется и выльется, что поделаешь. В Одессе за институт народного хозяйства три тыщи платят, а тебе за МГИМО сотни-другой рублей жалко. А ещё несколько лет назад туда девчонок вообще почти не пускали. Это сейчас перестройка, новый ректор, и всё меняется. Но всё равно очень трудно, и, не факт, что косметикой не обойдёмся. Однако раз решили, то поступаем. Ладно, поехали, – Виктор Сергеевич провёл широкой ладонью по лицу, словно стирал с него пыль аудиторий института, – а то мне ещё в МИД успеть бы.

– Три тысячи рублей! Но это ведь разные совершенно вещи! Как ты не понимаешь! Вы совсем там от жизни оторвались! Это же Одесса! И одно дело – взятки, другое – взять по дружбе, – Александра Евгеньевна осеклась внезапно, смысловая близость двух слов бросалось в глаза, но пауза длилась лишь несколько мгновений, и она намеренно уже расставила акценты, – взять по дружбе умную и образованную девочку! Нархоз – это торговля, а туда одни жулики лезут, чтобы потом в какой-нибудь снабсбыт сесть, я знаю, не первый год живу. Это так противно, так отвратительно!

Виктор Сергеевич вздохнул, спорить с женой бесполезно. Она всё знала лучше, всё, даже то, о чём имела весьма смутное представление, кроме того хотя бы, что не знала вовсе, и то хорошо.

Илоне тоже было мерзко слушать эти истории, и она вздохнула с облегчением, когда все наконец сели в машину и она их унесла от этого уродливого здания. Подальше, домой, а ведь ещё в нём учиться. Но вот в отличие от мамы, и ей было наплевать как выглядит институт, зачем ещё аура какая-то? Отец прав. Главное, чтобы штукатурка на голову не падала, а то он рассказывал, как у них прямо на лекции потолок посыпался, и это во внешторговском институте. Хорошо, легко отделались, без пострадавших, и дело замяли, а то полетели бы головы. Папа вообще умница, он ровно шёл по жизни, без зигзагов. Просто долбил в одну точку, и всё. Закончил свой внешторг, который влился в этот же МГИМО, в него таких как он и вовсе не брали, тоже мне – со свиным рязанским рылом и в мидовский ряд, а он пробился, правда, не с первого захода, пришлось в армии послужить и поработать. И потом поднимался по ступенькам вверх, медленно, но верно. И вот в свои пятьдесят с небольшим на ответственной должности в минвнешторге, и в загранкомандировки ездит, и вот даже смог их с мамой во Францию взять один раз. Как-то пробил, правда, обменный фонд был скудноват, не разгонишься, но хоть Париж посмотрели. В общем папочка Витенька – молодец. Всем бы такого мужа, хотя, конечно, бывают и лучше, более перспективные. Но для мамы и он – потолок, предел мечтаний. Потому как чего бы она без него делала со своим образованием хормейстера, народным коллективом в районном клубе руководила, ага, здорово, и сто десять рэ в зубы в конце месяца, ну сто двадцать. Что это меняет? Это с её-то запросами. Зато она – творческая интеллигенция, а папа – чиновник, и она может позволить себе иногда с высока смотреть на советского бюрократа-технократа. «Как ты можешь не узнавать эту музыку? Это же Стравинский! «Весна священная!» Но папа Илоны слишком далёк от «Весны священной», он узнавал только «Священную войну», а это уже не балет и даже не опера.

И дом, в котором жила семья Илоны, ей тоже с некоторых пор не нравился. Нет, внутри совсем неплохо: просторный вестибюль, дежурная, два лифта на единственный подъезд дома-башни. Квартира тоже устраивала вполне, на троих – три комнаты, причём у Илоны – своя, кухня так, ничего, 13 метров, случается, что и на пяти метрах умещают кухонное хозяйство. Жить можно, вполне, в Париже они были в гостях у француза – папиного коллеги, так там не лучше, а по площади даже поменьше, пожалуй, только вот техника другая, всякие «филипсы», «сименсы» да «сони». Хотя и папа тоже смог кое-чем отовариться, но лишь кое-чем. А вот такого здоровенного «филипса» у Илоны не было, какой звук плыл из него! Соловей в природе поёт хуже, чем в той голландской системе. И сами дома их, московский, и тот, парижский, – земля и небо: здесь – обычный посеревший от времени вытянутый кубик из посеревшего от времени когда-то жёлтого кирпича. Недолго голову ломали над формой. Воткнули в землю столб квадратный – и все дела. А там, в Париже, – формочки скруглённые, с большими овальными окнами и лепным растительным орнаментом. «Стиль «Модерн», – важно заявила мама, и в таких случаях с ней спорить запрещалось. И ковры на лестнице, а по стенам – лакированные деревянные панели, которые консьержка каждый день протирает от пыли. Даже просто подниматься по ступенькам – приятно.

Они с мамой вошли в квартиру, сразу подбежала их ангорский красавица – Руфина. Соскучилась, она очень любила общество и даже находила способы «ругать» хозяев за долгое отсутствие. Когда они весной летали в Париж, её пришлось оставить одну, и за кошкой ухаживала соседская прислуга, и вроде ухаживала неплохо, судя по внешнему виду питомицы и домового хозяйства, но Руфина тогда очень рассердилась и даже сначала притворилась, будто не признала хозяев, это за четыре дня отсутствия-то! Правда, её хватило лишь на пару часов.