Страница 15 из 30
Теперь с этим покончено, теперь не нужно прятаться, торопиться, постоянно держать в голове, что через час, через полчаса, через пятнадцать минут необходимо очистить помещение, а так здорово лежать рядом в обнимку, притёршись, вжавшись друг в друга как те две фигурки какого-то знаменитого французского скульптора, что стоят на пустой полочке книжного шкафа в гостиной у Илоны. С понедельника всему этому наступит конец. Ставить предел наслаждению, страсти будут только они сами, и ничья тень не замаячит за дверью!
Однако до понедельника оставалось ещё два дня, два долгих, бесконечных дня без привычных вечеров с Павликом, ему опять некогда. Анжела понятия не имела, чем себя занять. Очередной Дюма – «Десять лет спустя» дочитан, да и не очень интересной оказалась третья книжка про мушкетёров. Повторять физику, математику невозможно целыми сутками. Надоедает быстро и устаёшь, голова не соображает. Она даже в продуктовый бегала с радостью, сама напрашивалась. Мать только удивлялась, что с дочерью случилось? А дома Анжела, наевшись досыта уроками, включала телевизор в родительской комнате, стоило лишь отцу отлучиться из дома. Мать не претендовала особо на пользование ящиком, ей всё равно: кто-то чешет языком, что-то показывают из старых фильмов или играет музыка – без разницы. Она готова смотреть всё. Отец теперь, когда перешёл с аварийки в депо и имел нормальные, как все, выходные, по субботам чаще всего уматывал на рыбалку, а в воскресенье, отоспавшись за все дни недели, доставал из навесного шкафчика вяленую рыбу и уходил пить пиво с приятелями в гаражах, там же играли в карты и домино, поэтому на выходных его дома почти не видели. Так что телеящик – в полном распоряжении Анжелы. Она щёлкала поворотным тумблером старенького чёрно-белого «Горизонта» и пыталась найти что-либо интересное на всех четырёх каналах. Удавалось с трудом, пара уже подзаезженных кинокартин или, хуже того, какой-нибудь дурацкий «Таджикфильм». Смотрибельные передачи программа предлагала по большей части вечером, когда появлялся отец, а мать так и вовсе ложилась спать.
Но время имеет всё же обыкновение проходить, иногда к несчастью, иногда к счастью. Наступил понедельник. Анжела проснулась немыслимо рано для каникульного времени – в восемь часов. Неожиданно для себя сделала зарядку, вспомнила упражнения с урока физкультуры и дрыгала руками и ногами минут двадцать, потом душ, благо горячую воду уже дали, завтрак – сварила себе яйцо и попила чаю с вареньем. Глянула на большие настенные часы – без пяти девять. Боже, как долго ползут стрелки! Только секундная всё время – тик-так, но на минутной это тиканье почти никак не отражалось, двигаться ей лень, не говоря уж о часовой. Та и вовсе будто заснула на одном месте. «Ещё два часа! Как долго!»
Анжела коснулась тряпки, которой они с матерью мыли посуду. Липкая от неотмытого жира она противно клеилась к пальцам. С такой чистую посуду не получишь, и Анжела намылила её жёлтым обмылком, старательно потёрла зажёванный кусок материи и прополоскала. Так два раза. Наконец за него можно взяться без омерзения. Посуды в мойке стояло немного – три чашки, три тарелки и внизу сковородка из-под картошки. С ней пришлось изрядно повозиться – капельки жира, блестя на свету всеми цветами радуги, никак не хотели исчезать полностью. Всякий раз, когда Анжела поворачивала сковороду в сторону окна, маленькие, словно приклеенные к чёрному, закопченному с годами металлу, частички воды то тут, то там загорались жёлтыми и синими огоньками снова. Красиво, но к жиру Анжела испытывала чувство брезгливости. С этим надо бороться.
Наконец с посудой покончено, а часы, увы, опять продвинулись на полосочку всего – минутная стрелка проползла только четверть круга. Тщательно вымыла руки, теперь собой заняться. Брови подвести, реснички тоненькие почернить, чтоб заметней стали, накрасить губы, усилить контур глаз, чтоб не казались азиатскими. Откуда у неё этот киргизский разрез? Анжела рассматривала себя. Оценка пять. Брови стали заметны, ресницы почти как у большой детской куклы, здорово! И глаза скруглились, даже будто побледнее стали, вовсе уже не карие да черноты. Теперь причёска, ей придать правильную форму, вот так, вот, теперь небольшое, совсем не скуластое, как иногда кажется, личико в плотном венце густых каштановых волос.
Но время всё ещё тянулось медленно – девять тридцать пять. И сигареты на балконе кончились – не покурить. Анжела присела в единственное кресло в квартире – напротив телевизора. Его протёртую обивку, высвобождаясь из пожизненного плена, грозили пробить стальные пружины, они кололи мягкое место, но почему-то никому, кроме Анжелы это не мешало. По всем каналам шла какая-то муть, то перестройка и партия, то фильм для детей, вытащенный из совсем древнего загашника, то репортаж из дебрей капитализма. Выключила, уставилась в потолок. На побелке висела мёртвая паутинка с налипшей пылью. До потолка генеральная уборка никогда не добиралась. Там со стороны улицы на стыках со стеной расползались узорчатые трещинки. Верхний бордюр обоев в двух местах отклеился и трясся на сквозняке как осенний лист. Квартира давно просила ремонта, но его постоянно переносили с отпуска на отпуск. Анжела закрыла глаза, как она не хотела больше это видеть! А ведь придётся. Даже сегодня, ещё час пятнадцать до выхода. Под ухом зажужжал комар. Это он, наверное, зудел у неё в комнате всё утро, так что пришлось укрыться с головой. Анжела свернула отцовскую газету, выждала пока кровосос сядет на голую руку и с силой хлопнула «Правдой» по назойливому комару. Пятно крови у локтя, оказывается, способно доставить огромное удовлетворение. Но минутная стрелка по-прежнему стояла на месте, ну почти на том же месте. Комара сменила муха, она залетела в открытую форточку и стала носиться по комнате. Большая, чёрная, – тяжёлый бомбовоз ежеминутно тупо бьётся об стекло. Бац, бац, бац. Снова понеслась в противоположный угол, безумным пропеллером крутились прозрачные крылышки, наверное, сто движений в секунду. Её не прихлопнешь как комара. Анжела опять прикрыла глаза, попробовала повторять физику, интерференция – это, дифракция – это… Ж-ж-жу – мелькнула перед глазами муха. Не получалось с физикой, мысли всё равно перескакивали на другое, на то, что её ждёт сегодня. На то, что будет сегодня. Нужно просто сидеть в этом продавленном старом кресле и опять попробовать включить телевизор. Не успела, за стеной сосед врубил музыку. Проснулся, он тоже работал в трампарке и, наверное, вчера был в вечер. С утра, значит, свободен и весел, вот и веселится:
Городок наш разделяет река,
Очень разные его берега!
И так обычно до обеда. Одна-две пластинки, от начала до конца и потом снова. А часы «Заря – маленькие, овальные с подрезанными, спрямлёнными уголками показывали только пять минут одиннадцатого. «Нет, торчать дома и тупо убивать время невозможно!» Анжела поднялась, выпрямилась, глянула в окно – там висели низкие, непривычные для июля облака, но хоть не капало. Решение пришло мгновенно – надо пройти пешком две, три, четыре, сколько получится автобусных остановок. Время пойдёт быстрее.
На улице было не по-летнему прохладно, ветви деревьев раскачивал ветерок, с близкого, казалось, ещё немного и рукой достанешь, неба вот-вот грозил политься длинный, противный осенний дождь, и все прохожие, как муравьи перед грозой, торопились разбежаться по своим квартирам. Только Анжела не спешила. Она ровно шествовала прогулочным шагом, изредка поглядывая на часы, время работало на неё, и она всё ближе к цели. На Лобачевского наконец вскочила в отправляющийся автобус, пора – до двенадцати оставалось всего полчаса. Теперь можно даже немного опоздать, небольшое опоздание для девушки – это хороший тон. В двенадцать она принялась искать заветный дом на Профсоюзной. Они были все одинаковые с той стороны – серые блоки пятиэтажек с промазанными чем-то чёрными стыками. Но вот он, вот подъезд, этаж, конечно, последний, пятый, короткий взгляд на часы – пять минут первого – отлично. «Дз-дз» – приглушённо зазвенело внутри. И вот. И улыбающийся Павлик. И его такие милые светло-карие глаза под вечно падающей на них русой чёлкой. И его объятия. И ласковые руки. И нежная, молочного цвета кожа на груди. И…