Страница 3 из 20
Один только Вольфганг меня понимает. Нечаянно подслушал его разговор с мамой. На ее стенания по поводу сына-чернорабочего Вольф ответил, что профессия и успехи не столь важны, главное, чтобы вырос хорошим человеком. Мама возразила, что хороший человек – это никакая не профессия, но Вольфганг стоял на своем и добавил, что голова у меня светлая, но ум еще не созрел и не нужно меня торопить. У Матиса все еще впереди. Хм-м…чтоб вырос хорошим человеком. Ну, и как этого добиться? А если в человеке уже с рождения злое нутро? Неприятное ощущение… будто сизифов камень меня придавил. Про несозревший ум, конечно, меня зацепило, ну да ладно, с этим еще можно примириться. Поскольку все остальное, что сказал Вольфганг, меня приободрило, как глоток воды родниковой.
В глубине души соглашаясь с тем, что некуда спешить и у меня все еще впереди, я уже куда спокойнее накатываю яркие цветы на стены комнаты. Я с удовольствием освоился в этой заковыристой, но несущей красоту профессии. Углублялся, вникал, разбирался со всеми этими банками с краской, рулонами обоев, мешками с мелом, пока своей малярной кистью не наваял уж точно не меньше, чем Улманис[1]и Вирза[2]. Если бы выучился на географа или теолога, или невропатолога – которые кажутся истинными воплощениями ума и достоинства, и, допускаю, таковыми и являются, – возможно, я был бы окружен и лестью, и уважением. Возможно даже, мою физию напечатали бы в какой-то газете или журнальчике и мама начала бы гордиться мной, она могла бы показывать ее коллегам и соседкам и даже повесить на стенке. Но кто может гарантировать, что и в другом месте мне будет тепло и радостно на душе просто от сделанной работы, как теперь, когда побелены потолки или выкрашены оконные рамы? Вряд ли из меня вышел бы такой же хороший ученый, как мастеровой, каким я стал сейчас. Торча под потолком или ползая с кистью по полу, я доволен и счастлив. Так к чему же еще, кроме счастья в жизни, нужно стремиться? Даже в детстве и в школьные годы я не чувствовал себя так здорово. А с военной службой и сравнивать нечего.
Пару лет назад армия своей железной рукой вырвала меня из малярских дел и впихнула в свои жесткие рамки. Вопли инструкторов и офицеров, которые сами они считали осознанными командами, целенаправленно и эффективно изменили мое сознание. Проведя год в пехотной дивизии, я усвоил, что не нужно думать головой, а все внимание сосредоточить на положении ног, уставе и стреляющем полене Росса-Энфилда. Единственное, что более-менее было по душе, так это вылазки в разведку и навыки маскировки. Там без выдумки и сообразительности не уцелеть. Во все остальном за меня решали другие. И я приспособился, был безропотным и послушным и в конце службы – вот она, военная тупость – меня повысили до ефрейтора.
Они даже не подозревали, что я читал о Ганди и в глубине души был сторонником его пацифистских принципов. Не знаю, что бы они сказали, услышав цитату из «Воскресения» Толстого. «Военная служба вообще развращает людей, ставя поступающих в нее в условия совершенной праздности, то есть отсутствия разумного и полезного труда, и освобождая их от общих человеческих обязанностей, взамен которых выставляет только условную честь полка, мундира, знамени и, с одной стороны, безграничную власть над другими людьми, а с другой – рабскую покорность высшим себя начальникам». Впрочем, ничего из своего пацифистского арсенала я им не предъявлял, к чему зря раздражать. Однако, если бы эти армейские господа знали об истинном отношении Матиса Биркена ко всему военному, петлицы на моем мундире остались бы без лишней полоски. А так, бог с ними, если уж они видели в этом толк.
Когда вся эта строевая подготовка, беготня, стрельба и прочие бессмысленные занятия закончились, снял солдатскую форму, недельку покуролесил на всю катушку, пока не почуял – тянет. Тянет обратно к кисточкам.
Николай напряженно скользит взглядом по газетным полосам. Наверно, хочет найти еще что-то ужасное и тревожное. Тем временем замечаю в углу комнаты стопку старых газет. Спускаюсь с лестницы и беру одну. «Утро», пару недель назад. Раскрыв газету, замечаю статью о солнечных пятнах.
– «В Ницце, на берегу Средиземного моря, известный французский астроном Фор в своей обсерватории открыл новые пятна на солнце, и он утверждает, что во время усиления солнечной активно стирастет число самоубийств, поскольку солнечные пятна ухудшают самочувствие человека, в особенности повышая эмоциональную зависимость. Выросло и число убийств, и количество катастроф. В этом году увеличение размеров солнечных пятен было самым сильным за последние семьдесят лет наблюдений, и теперь некоторые из них в пятнадцать раз превышают размер земного шара. Ученый прогнозирует, что начавшееся сейчас нарастание солнечной активности достигнет своей кульминации в 1940 году». На одном дыхании прочитав заметку, я смотрю на Колю, – на одном дыхании прочитав заметку, я смотрю на Колю.
– Ну, вот! Еще и пятна на солнце… такое чувство, что в воздухе висит что-то нехорошее.
– По-твоему, солнце виновато?
– Ну, солнце – не солнце, а без солнца-то куда? И все-таки, будь люди умнее и… как бы это сказать… в душе своей спокойнее, тогда и смогли бы сопротивляться влиянию этих пятен.
– Думаешь, легко с такими гигантами бороться?
– Наверно, нет. Но надо бы.
– Ты бы смог?
– Не знаю…
Смотрю в ведро, вода стала белой и густой. Нужно поменять. Коля складывает газеты, снова готовя нам обоим шапочки. По крайней мере, с потолком до вечера нужно закончить.
Из речи рейхсканцлера Германии Гитлера
(в опере Кролла)
Нейтральные государства обещали нам нейтралитет так же, как и мы в свое время им его гарантировали. Для нас это обещание священно, и мы будем соблюдать его до того момента, пока эти страны сами не нарушат нейтралитет. Чего же еще требовать нам от этих государств?
Декларация Президента страны
1) Провозглашаю, что в войне, которая развернулась между иностранными государствами, Латвия будет соблюдать строгий нейтралитет.
2) На основании закона об условиях нейтралитета, постановляю, что условия указанного закона в отношении всех воюющих государств вступают в силу с 1 сентября 1939 года.
Рига, 1 сентября 1939 года К. Улманис, Президент Латвии
Германия желает устранить последние преграды на пути к свободе
(фрагмент)
(по телефону от нашего корреспондента в Берлине)
Берлин, 2 сентября. Пошли вторые сутки, как началась военная акция Германии против Польши. Немецкие учреждения и пресса сообщают о большом успехе немецких войск. Война? Когда я употребил это слово в беседе с чиновником министерства иностранных дел Германии, он совершенно определенно ответил: «Нет, войны нет. Германия не объявляла войну Польше, и, скорее всего, не будет этого делать. Это не война, это ответ на польские нападения». Как бы странно это ни звучало, формально военное положение до сих пор не введено и поэтому в Берлине по-прежнему находятся чиновники польского посольства.
С того самого дня, как немцы вошли в Польшу с одной стороны, а русские – с другой, беспокойство Коли, как заразная болезнь, передалось и мне. Пытаюсь сопротивляться, всеми силами души выталкиваю дурные мысли и предчувствия на задворки сознания, но по-настоящему не могу с ними справиться. На мои робкие возражения, что вождь объявил Латвию нейтральным государством и что мы вообще теперь никого не интересуем и никому не нужны, Николай грустно усмехается: «Вот увидишь, как не интересуем…»
1
Улманис, Карлис (1868–1942) – премьер-министр (до 1934), авторитарный правитель (1934), президент Латвии (1936–1940).
2
Вирза Эдвартс (1887–1940) – латышский писатель, поэт и переводчик. Вирза – автор биографии президента Латвии Карлиса Улманиса (1935), курс которого он поддерживал.