Вкус свинца

Ух, передернуло. И с чего это такие гадкие воспоминания именно в Рождество? Поднимаю глаза, в небе сияют звезды. Красиво… Прочь, дурные видения, прочь из моей головы!

Под нашими неспешными шагами похрустывает белый снег, и мама начинает тихонько напевать: «О, тихий город Вифлеем». Тут же к ней присоединяется Вольф. И Коля тоже пытается гудеть. Я не решаюсь вступить, как-то не до песен, но мотивчик такой прилипчивый, что затягивает и меня. Раскрываю рот и ору, что есть силы:

– Матис, не кричи, – успокаивает меня мама.

Мы смотрим друг на друга, скупо улыбаемся и поем дальше. Голоса нашего квартета проникают сквозь тонкие стены домов рабочих, раздвигаются шторы, к окнам приникают любопытные носы. Машем им, и на лицах за стеклами, раскрашенными ледяными узорами, расцветают улыбки. Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!

На елочке горят свечи, Вольф готовит огненный глинтвейн, мама вынимает из духовки тушеную капусту и жаркое, мне поручено накрыть на стол, а Коля, на правах гостя, изучает книжную полку и время от времени спрашивает, не нужно ли чем помочь. Все идет в обычном ритме рождественского вечера, и все-таки, несмотря на то, что усиленно заставляем себя думать только о елочке, трапезе, подарках и, может быть, даже о рождении Христа, мысли о недавнем происшествии никак не утихают в каждом из нас. Кажется, мы все находимся во внутренней борьбе – помнить или забыть, говорить об этом или нет.

Когда мы отведали глинтвейна, первым не выдерживает Вольф. Он хочет знать, что случилось с Колей двадцать лет назад. И маму это тоже интересует, но она не осмеливается спрашивать. По крайней мере, не этим вечером. Предполагаю, что Коля будет упрямиться и вряд ли захочет поведать про трагический случай с Густиком, но ошибаюсь. Он рассказывает не так подробно и эмоционально, как в тот раз, когда были вдвоем, оно и понятно: пара бокалов глинтвейна – это не полштофа. На сей раз он обходится одним длинным предложением: был в партизанах, меня поймали большевики, заперли, но я прибил охранника и сбежал. Все. Вольфганг выпытывает детали, но Николай отмалчивается, и мама берет его сторону:

– Что было, то было. Сегодня же праздник, к чему эти разговоры.

Мы продолжаем застолье и благодарим маму за ароматные кушанья и Вольфа за сладкий согревающий глинтвейн.

Позднее, когда настроение заметно улучшилось, подарки распакованы и прозвучали взаимные благодарности, Вольф предлагает угоститься специально для этого вечера припасенным коньяком. Налив темно-янтарный напиток в пузатые бокалы, он вспоминает о сигарах.

– Опять целый месяц нельзя будет избавиться от запаха! – согревая коньяк в ладони, мама как бы невольно поворачивает голову в сторону кухни.

– Ну как, господа? Будет не так шикарно, но что поделаешь, – Вольф понял намек.

Мы с Колей – ребята понятливые и тут же поднимаемся из-за стола. В кухне тоже неплохо, даже уютнее.

Мы начинаем с подготовки к ритуалу курения – нужно осторожно отрезать кончик сигары, чтобы табачные крошки не лезли в рот, потом нужно как следует разжечь ее специально предусмотренными для этого длинными и толстыми спичками. Вольф рассказывает, что некоторые окунают кончик сигары в коньяк, вроде бы это улучшает букет, однако, это не соответствует правилам хорошего тона и знатоки не рекомендуют – теряется изысканный вкус и коньяка, и сигары. Честно говоря, мне не нравится ни то, ни другое, по мне, так лучше глинтвейн и папиросы «Единство», но какой-то шик и особая атмосфера в этом ритуале определенно есть. Утехи богатых господ, проносится в голове, почему бы и нет?

Молча дымим и медленно отпиваем из бокалов. Вьется легкий дымок, Вольф млеет от удовольствия, а вот на Коле лица нет. Или это мне из-за дыма так кажется? Открывается дверь, и, наморщив нос, входит мама.

– Мне стало скучно одной.

– Иди к нам, дорогая, – Вольфганг улыбается маме и наливает ей коньяку. – Честно говоря, у нас тут не очень весело.

– Зато уж надымили…

Вольфганг, не реагируя на замечание, обращается к Коле.

– Николя, – ему кажется, что французская нотка звучит изысканнее, – отчего такое хмурое лицо, как тебя развеселить?

– Все было бы отлично, да вот бокал пустой, – Коля выталкивает бокал на центр стола.

– Простите-с, не заметил-с, – Вольф наливает. – Слушай, мы же свои, разве не так?

– Конечно, свои.

– Да не бери ты в голову эту шваль, правильно Матис сказал.

– Да я и не беру… не брал бы… – Коля мнется. – Но, если сюда придут русские, то такой красный голодранец заделается тут господином и не будет мне спокойного житья. Хреново, двадцать лет прошло, а меня помнит… хотя, что такое двадцать лет? Пролетели, как птицы по небу. Кажется, еще совсем недавно была война, и уже опять воюют. Польша, Финляндия… Не верится, что вокруг Латвии крюк сделают и мы в стороне останемся.

– Вообще-то уже сделали… – Вольф выпускает овальное колечко дыма. – Но ты прав, нечего себя дурачить.

– Да…

– А что делать? Куда-то удирать, прятаться? А куда?

– Как куда? У вас-то все шансы рвануть в фатерлянд и жить припеваючи.

– С чего ты взял, что я об этом думаю? – голос Вольфа немедленно становится жестким.

– Прости, Вольфганг! – Коля прижимает ладонь к груди. – Я не хотел тебя обидеть, ты честный мужик. Я только хотел сказать…

– Все в порядке, Николай. Ты прав, уезжают, многие уезжают, почти все уезжают; вот и Мария хочет ехать.

– И правильно, что хочет, – добавляет Коля и понимающе переглядывается с мамой.

– Я-то нет. Лично я не имею ни малейшего желания оставлять Ригу… Слушай, сейчас дырку пробьешь!

– Вряд ли получится, – Коля, задумавшись, безостановочно тычет окурок сигары в хрустальную пепельницу. – Я тоже не хочу драпать, как последний трус, и все-таки, будь у меня твои возможности, я бы улепетывал без оглядки.

– Ах так? – Вольф подносит бокал к губам и, медленно втягивая коньяк, поверх бокала наблюдает за Колей, пока тот, прикрыв глаза, елозит ладонью по лбу и волосам.

Мне хочется присоединиться к разговору, но даже не знаю, что сказать. Чувствую себя так же, как Вольф, но, похоже, Колин страх возник не на пустом месте. Что тут добавишь? Помолчу, пусть они выговорятся.

– Коля, репатриируйся вместо меня, – внезапно говорит Вольф.

На столь неожиданный поворот острее всех реагирует мама. Она буквально отшатывается от плеча мужа и, откинув голову, внимательно изучает его лицо. Быть может, он всего лишь выпил слишком много коньяку?

– Я не шучу. Это не так уж сложно, – Вольфганг откидывается на спинку стула.

– Тебе хватит, дорогой! – мама отодвигает коньячный бокал на другой край стола.

– Ты мне не веришь? – Вольф пытается взять маму за руку, но она поднимается и отходит к печке.

– Я ничего не понимаю, – мама открывает крышку поддона и зачерпывает миской горячую воду для мытья посуды.

– Николай, перестань играть в молчанку, изреки хоть что-нибудь! – Вольф пристально смотрит на Колю.

– Что тут сказать… как это вообще возможно?

– Просто. С моим паспортом.

– Что?

– Я дам тебе свой паспорт, ты идешь, регистрируешься и уезжаешь.

– А разве сам Коля не может ехать, куда он хочет? Со своим паспортом? – вмешивается мама.

– Не может, у него нет заграничного паспорта, – поясняет Вольф и опять берется за Колю.

– Немецкий знаешь?

– Знать-то знаю, но давно не употреблял. Акцент. Будет сложно прикинуться немцем.

– Это ничего. Ты же будешь… ты – балтийский немец, подзабыл родной язык, живя среди латышей. Пустяки. Уедешь, освоишься, айн-цвай-драй, и будешь говорить, как Бог.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Я так не могу. Что ты будешь делать без паспорта? Возьмешь мой и мной прикинешься? Погоди… мы же совсем не похожи. Мне твой паспорт не подойдет.