Страница 3 из 8
– Позвонили в дверь… Из опеки… – хриплым голосом стала рассказывать Нина Андреевна. – Говорят, вот вам бумага из администрации, забираем мальчика… Я говорю: как, куда?! Они сказали, что я, мол, болею, не в состоянии присматривать за ребенком-инвалидом… Алеша-то, да, состоит на учете, вы знаете… Но как я болею-то? Температура, кашель, обычный грипп. Ну, попила пару дней антибиотики – вот, сегодня уже лучше… Я так им и сказала, что Алешенька молодец, в аптеку сходил, обед приготовил, и все у нас хорошо… А они мне в нос этой бумагой тычут… Он испугался, конечно, плакал, а они его под руки – и увели… Не знаю, что делать, Анечка, просто не знаю… Я уже и в опеку бегала, – Нина Андреевна зашлась глубоким кашлем, – и в центр, куда его определили, все без толку… Варвары там сидят, ей-богу.
Аню затрясло мелкой дрожью. И что, вот это и есть чудо? Бред какой-то.
Оставив женщин на кухне и поборов головокружение, девушка спешно собралась, выбежала из дома, прыгнула в трамвай и проехала две остановки до парка. Еще даже не стемнело, но вдруг?
На дорожках было малолюдно. Аня мысленно отчаянно звала скрипача, но он не появлялся. «Ну где же ты, Илья?!» – бормотала она. Совсем скоро спустились первые сумерки, парк наполнился людьми и светом фонарей.
– Илья! – не выдержав, крикнула Аня в толпу. Несколько прохожих обернулись, один даже откликнулся, улыбаясь, но она махнула на него рукой.
– Илья! Ты нужен! Срочно!
Он вышел из-за дерева, держа в руках футляр – погода нынче была ясная. Темные глаза музыканта пылали гневом и не предвещали ничего хорошего.
– Илья…
– Дочудилась?
– Откуда ты…
– Монет недосчитался. Ну и что случилось с твоим Алешей?
– Его забрали… Органы опеки! Какое же это чудо? Его мама горем убита! Это вообще не вписывается ни в какую логику, его не имели права забирать!
Илья стиснул зубы – злился он не на шутку.
– Аня, чудо – это огромная энергия. Оттуда, – он показал наверх. – Именно поэтому все должно быть по списку. Чудеса нельзя раздавать всем подряд. Вот и случилась беда.
Аня виновато кивнула. Теперь она понимала. Но она же хотела как лучше…
– Ты можешь все отменить? Пожалуйста…
На глаза ее навернулись слезы – да, сейчас она позорно разрыдается прямо посреди парка. И поделом, сама наломала дров.
Илья взял ее под руку и повел прочь из парка. Сели в трамвай, ехали молча.
– Вон их квартира… Там, на третьем этаже…
– Жди у подъезда, – буркнул музыкант и, отдав Ане футляр на хранение, исчез за тяжелой металлической дверью. Код домофона он набрал безошибочно.
Она успела истоптать все прилегающие к тротуару сугробики – мерить шагами туда-сюда вычищенный асфальт ей казалось недостаточным. Вот застудит ноги набравшимся в ботинки снегом и заболеет воспалением легких – в наказание. «Как же так, Нюта, – отчитывала она себя в мыслях маминым голосом. – Мало того что своровала монетку, так еще и применила ее кое-как…»
Спустя минут пять-семь (или вечность, если мерить время Аниными шагами) из подъезда вышел Илья. В руках он держал верхушку-звездочку, как будто только что снял ее с елки. Она была не такая, как в их квартире, но похожа: лучистая и с хвостиком.
Илья замахнулся и грохнул звезду об асфальт – та разбилась и разметалась на тысячи… нет, не осколков – огоньков. Они почти сразу же погасли, и от неудавшегося чуда не осталось и следа.
Повисла густая тишина.
– И что, это всё? – спросила Аня, протягивая футляр скрипачу.
– Всё. Подожди, сейчас отменится.
И действительно – через пару минут к подъезду подкатила машина, из нее вышли две женщины строгого вида, а следом пулей выскочил взъерошенный Алеша.
– Ан-ня! – закричал он и кинулся к ней на шею. – Ан-ня, всё в п-п-порядке, в-всё хорош-шо!
Волнуясь, он запинался еще больше. Но, кажется, у него и правда все было более-менее в порядке.
– Вы кто? – спросила женщина из опеки.
– Я соседка. Алешина мама сейчас у нас. Он может вернуться домой?
– Да, вы его отведете к матери? Вы простите, вышло недоразумение. В администрации что-то напутали. Сожалею, что ребенок понервничал, приносим официальные извинения.
Алеша все никак не мог разомкнуть руки и отпустить Аню, горячо сопел ей в ухо. Но потом он заметил Илью и его футляр.
– Ух ты! Т-там с-скрипка, да? М-можно посмотреть? Пожа…
Алеша наотрез отказался идти в гости без Ильи. Тот, пробурчав что-то себе под нос, все же согласился зайти «на минуточку» и, конечно, остался на весь вечер. Снова обнимались, запланированный пир состоялся – Саргисяны принесли коньяк и пироги, все вместе дружно нарезали салатов, Виталий Семенович запек мясо по фирменному рецепту. Аня представила Илью как своего однокурсника – не говорить же, что это скрипач – добытчик чудес?
Алеша терпеливо ждал, пока все нарадуются вволю, но в конце концов не выдержал:
– Илья, по-играй… По-играй, пожа…
Плотный ужин, видимо, заставил музыканта подобреть и смириться с судьбой – он даже улыбнулся несколько раз за вечер. Илья достал скрипку из футляра, приноровился и заиграл разудалую веселую мелодию, от которой хотелось хохотать и танцевать. Все захлопали в ладоши в такт.
Внезапно елка ожила – ветви ее зашевелились так, будто и она была готова пуститься в пляс. Аня на миг даже подумала, что это новые чудеса падают в мир, чтобы для кого-нибудь сбыться – игрушки бренчали почти в унисон с мелодией…
В следующее мгновение елка накренилась и, словно в замедленной съемке, опрокинулась на пол. Из-под еловых лап выбрался Паштет, напуганный собственным деянием; утащив за собой клочок мишуры, он взвился на шкаф.
Илья заставил скрипку замолчать, все замерли.
Виталий Семенович подошел и поднял елку, присмотрелся, оценивая нанесенный Паштетом ущерб.
– Ого! – заявил он. – А у нас тут еще одно новогоднее чудо! Все игрушки целы!
«Завтра я попробую еще раз», – наверняка подумал Паштет.
Отражения
В первые секунды ничего не происходило.
Антон тупо смотрел на свою ладонь, на побелевшие, будто застывшие во времени края пореза. Потом побежала кровь, следом нагрянула пульсирующая боль.
– Да твою ж за ногу! – в сердцах воскликнул мужчина, ища под рукой что-нибудь, чтобы зажать рану. На полу валялись осколки разбитого зеркала.
– У тебя там всё в порядке? – крикнула из соседней комнаты Наташа, его жена.
– Да-да, ерунда, немного порезался.
– Поди возьми пластырь на кухне!
– Угу, – пробубнил он себе под нос, прижимая рану подвернувшейся тряпкой.
Антон посмотрел под ноги: зеркало раскололось на несколько кусков, на некоторые попала его кровь – она отражалась от поверхности и как будто множила саму себя. В одном из осколков он увидел собственное лицо. С бородой. Антон отродясь ее не носил, да и сегодня с утра побрился. А этот смотрит, глазами хлопает. Густая борода, аккуратная, немного в рыжину.
Он моргнул – видение исчезло. Снова привычная физиономия глядит на него из осколка зеркальца. Не выспался, вот и мерещится всякое, бывает.
Антон стал собирать разбитое стекло. Надо же, как вышло, и ведь не хотел бить, а оно как-то само. В другом осколке снова мелькнул бородатый Антон, но здешний, гладко выбритый, от него отмахнулся.
Было тихое зимнее утро. Новый год уже отсверкал и отгремел, но праздники продолжались. Антон, хоть и был атеистом до мозга костей, всегда любил седьмое января за его покладистость и неразгульность. Ему казалось, что рождественским утром тишина особенная, сплетенная из тонких нитей самого мироздания. Порой он любил предаться философии.
Сейчас он шел городскими улицами, едва сбросившими утреннюю дрему. В бурой снежной кашице под ботинками тут и там попадались блестки из хлопушек. Редкие люди, редкие машины, подсвеченные гирляндами витрины закрытых магазинов… Антон возвращался домой от Кристины. Жена уже давно перестала спрашивать, где он время от времени проводит вечера и ночи, а может, и вовсе догадывалась или даже знала. Впрочем, какая разница? В жизни на два лагеря он барахтается уже второй год, и кажется, что всех все устраивает.