Страница 9 из 25
Поморщившись, будто от кислого лимона, Николя вздохнул.
– Не надо разговоров о свободе, о правах человека. Я уже сыт этим по горло. Всю жизнь преподаю литературу и постоянно боюсь слово лишнее сказать: вдруг донесут, что я гомофоб или занимаюсь путинской пропагандой? А как говорить о русской литературе, где всё построено на нравственности, и одобрять гей-парады? А? Тебя не допрашивали, как ты относишься к этим п…? А меня всё время допрашивают. Нет, надоело врать, скрывать свои чувства. Одно радует, что через год на пенсию… Тогда уже можно будет не молчать.
Макс посмотрел на часы – пора было ехать к Бернарду. Он упросил отца лечь на диван, немного прибрался в комнате. Подумав, взял книгу и тихонько вышел, заметив, что Николя уснул. На душе было тревожно. Рушился привычный, уютный мир, но в душе ещё теплилась надежда всё исправить. Может, родители одумаются? Ведь не верит же мама, что отец способен уехать от неё в далёкую Россию? Кому он там нужен? Да и сама она выглядела расстроенной. Нет, надо обязательно их помирить.
Ободрённый таким решением, он поехал к офису Бернарда.
Глава 5
Всю ночь Бернард не мог уснуть – его душила ярость. Он не мог смириться с решением Франсуазы разделить завещание между сёстрами и двумя внуками. Как несправедливо! Ведь это его трудами держится семейный бизнес! И ладно бы, только завещание, но и текущие доходы, которых бы не было, если бы не успешное вмешательство Бернарда много лет назад. Франсуаза прекрасно разбирается в моде, машинах и хороших манерах, но ничего не смыслит в бизнесе. Если бы не он, то не было бы денег ни у неё, ни у её дочек, ни у внуков. Только Бернард знал, как надо рекламировать семейное вино, где продавать и сколько просить за него. А Катрин и Алис еле сводили концы с концами в своём магазине шоколада. Хорошо, что Катрин хоть иногда спрашивала его совета.
Нет, что-то надо было делать с этим завещанием… Может, опротестовать в суде? Бабка вроде как из ума выживает…
Он тяжело поднялся с одинокой мятой постели (в последнее время они с Катрин спали раздельно) и решил поехать в редакцию пораньше.
В редакции ещё никого не было, и Бернард с облегчением, наслаждаясь тишиной, прошёл в свой кабинет. Голова гудела от мыслей и бессонной ночи. Что делать? У него были такие планы на деньги от виноградников… Ладно, Катрин и Жерар ещё поделятся, но зачем она дала деньги Алис и этому русскому выкормышу? Что-то тёмное зашевелилось в душе Бернарда, и он почувствовал угрызения совести. Когда Макс был маленький, Бернард по-своему любил его. Он вдруг вспомнил, каким ласковым и добрым ребёнком был племянник. С сыном всё время были недопонимания, ссоры, а когда родился Максим, он внезапно узнал, что дети, оказываются, умеют слушать и вежливо отвечать взрослым. Почему с собственным сыном у него не получалось такого контакта, как с племянником? Но с годами ему всё больше нравилась активность Жерара и раздражала задумчивость Макса. Бернард не мог заставить себя не думать о том, что отец Максима – русский.
Про национальность в приличном обществе говорить не полагалось, но никто не мог убедить Бернарда, что кровь предков, которая течёт в наших жилах, не влияет на характер человека. Влияет. Так же как в Максе он чувствовал русскую кровь, чужеродную европейцу, так и в себе он явственно ощущал деловую немецкую кровь бабки по матери, по фамилии Беккер. Ах, как было бы замечательно, если бы она вышла замуж за немца, а не за француза! Но во время войны многие бежали от Гитлера во Францию. Не избежала участи и семья его матери. Однако, воспитанная по-немецки, с немецким трудолюбием, немецкой деловитостью, она передала это и сыну, уже будучи почти француженкой. Бернарду иногда казалось, что он больше немец, чем француз, хотя немецкой крови у него была всего одна четверть.
Французская фамилия всё больше мешала Бернарду, и он уже подумывал взять бабкину, немецкую. Теперь, когда он решил открыть филиал в Лондоне, он столкнулся с недоверчивостью англичан, не любивших вести дела с «лягушатниками». И они правы, чёрт возьми! Сколько раз он убеждался, что его соотечественники опаздывают на деловые встречи, едва извиняясь за невежливость.
С большим трудом он сумел убедить спонсоров в Лондоне в своей надёжности и умении вести дела. Французы любят соревноваться друг с другом, но начинать новый проект, который может принести славу, а может, и нет, уговорить их было трудно, даже при всей выгодности предложения. В таких случаях эта осторожность доводила до бешенства практичного и расчётливого Бернарда. И только нелогичное поведение Франсуазы, выжившей из ума старухи, которая вдруг решила одарить деньгами и имуществом, в виде обширных виноградников, и обеих дочерей (вместо того, чтобы по обычаю, оставить всё старшей), и внуков, не укладывалось в составленную им картину французского характера.
Вообще, семья де Бошан раздражала его своей инфантильностью. Про деньги было говорить неприлично, однако все ими пользовались в своё удовольствие. Драгоценная супруга одевалась только в дорогих магазинах на бульваре Османа, оправдывая свои покупки качеством ткани. На его мужской взгляд – платье как платье, да и ткани самые обыкновенные, но у женщин своя логика. А французским жёнам и слова не скажи, не то что у немцев. Его немецкий приятель Шнайдер, с которым они познакомились в Лондоне, нарисовал совсем другую картину семейной жизни, где даже богатые женщины спрашивали мнение мужа. Нет, во Франции такое невозможно. Попробуй скажи хоть слово против – получишь в ответ недельное молчание, которое в результате обойдётся ещё дороже из-за количества подарков для задабривания недовольной супруги.
В коридоре послышались быстрые шаги секретарши. Тонкая дверь в кабинет не спасла от запаха кофе и горячего багета, которым девушка питалась каждое утро. Бернард поморщился – вот обжора! И как она умудряется жрать столько мучного и не толстеть? Он вздохнул, оглядев свой толстый живот, и поднялся из-за стола.
– Бонжур, Марлен! – привычно растянув губы в улыбке, поприветствовал он рыжеволосую секретаршу, которая с аппетитом хрустела багетом. Увидев выглядывающего шефа из кабинета, она чуть не поперхнулась, но быстро сглотнула и сделала умное лицо.
– Бонжур, месье! Я не знала, что вы уже здесь.
– Здесь, здесь, – проворчал Бернард, – вот что, Марлен, найдите мне материалы по Ираку. Всё, что там происходит и что пишет наша пресса, и позвоните Жерару, скажите ему, чтобы зашёл ко мне.
Секретарша кивнула и с готовностью включила компьютер.
– Десять минут, месье, и документы будут у вас на столе.
"Нет, она хоть и выглядит дурой, но с работой справляется отлично", – подумал, закрывая дверь, Бернард.
Про Ирак ему намекнул Дюран. Этот банкир всячески способствовал журналу Бернарда стать официальным органом правительства Франции. Бернард понимал, что, спонсируя его, Дюран наверняка рассчитывал на прославление себя и получение ордена Почётного легиона, либо, на худой конец, на Национальный орден заслуг. Что ж, пусть получает свой орден, а Бернарду главное – быть на плаву. Во время засилья интернета печатному изданию выживать становилось всё сложнее. И такой спонсор, как Дюран, был на вес золота. С ним никогда не прогадаешь и попадёшь в нужную струю, хотя в последнее время Бернард часто замечал, что национальные интересы Франции приносились в жертву чиновниками из Брюсселя в угоду заокеанским хозяевам. Да… не так-то просто угадать нужный тон для статьи.
Но с Ираком всё было более-менее просто: Олланд хотел отправить авиацию в помощь американцам, и для этого нужно убедить фракции в Национальном собрании и Сенате. Хорошая статья в его журнале будет весьма кстати и не останется незамеченной. Нужно послать и Жерара, и Макса. Жерар хорошо и правильно пишет, а Макс прекрасно фотографирует. Да и на душе будет спокойнее, если они поедут вместе…
В коридоре послышался негромкий разговор. Открылась дверь, и в кабинет вошёл Жерар. Глядя на сына, Бернард невольно залюбовался и даже загордился, что у него такой отпрыск: высокий, стройный, выглядевший невероятно стильно в белоснежной рубашке с чуть поднятым воротником. Когда он проходил мимо девушек в редакции, разговоры стихали и каждая старалась улыбнуться красавчику. Бернард хотел сразу заговорить о деле, но он невольно произнёс то, о чём давно думал: