Страница 8 из 25
Служба заканчивалась. На солею вышел старенький священник и начал негромко говорить проповедь. Макс не прислушивался поначалу, но какие-то слова иерея заставили его вздрогнуть и подойти поближе.
– …Вы знаете, что на этом кладбище похоронен Борис Константинович Зайцев. Недавно я перечитывал его записки о жизни во Франции и поразился, насколько глубокой была его оценка жизни русской эмиграции. Вот послушайте… – голос батюшки окреп. Он достал из кармана небольшой листочек и зачитал: – "Политические формы России рухнули легко: видимо, себя пережили. Дух России оказался вечно жив. В бедах крушениях он сильней расцвёл. Насколько есть в нём дуновение Духа Святого, настолько и жизнь." Вы слышите, братья и сестры? Насколько в нас живёт Дух Святой, настолько мы и живы. А не будет Духа, будем как гробы – внешне красивыми, а внутри… сами знаете что. Если есть в нас истинная жизнь, то всё остальное Господь подаст, а не будет Духа – тогда будет по слову другого великого человека: "И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь, и горько слёзы лью…" Вопль Пушкина по Истине да будет в наших сердцах. А мы чувствуем тоску, неудовлетворённость от собственной боязливости, но молчим и ничего не предпринимаем. Чего мы боимся? Может, потерять что-то материальное? Но разве не страшнее потерять себя? Мы должны сопротивляться миру сему, поклоняться Правде, иначе наша соль снова потеряет силу, и Господь, уже однажды низвергший наших предков вон из России, исторгнет и отсюда.
Тяжелое молчание было ему ответом. На кладбище никогда не было особенно радостно, а тут ещё батюшка Валентин тоску навёл. Права Валери – как это по-русски – всё усложнять…
Макс подошёл к отцу и взял его под руку. Тот вздрогнул и повернулся. Как он постарел в последнее время! Осунувшееся лицо избороздили морщины, которых раньше Макс и не замечал. Под глазами мешки. А ведь отец ещё не старый, на пенсию только на следующий год собирался выйти.
– Папа, ты хорошо себя чувствуешь? – прошептал Максим, выходя с ним из душного храма.
Тот задумчиво кивнул.
– Спасибо, что приехал. К деду пойдём? Надо поправить могилу, да и к твоему прадеду с прабабкой заглянем. Они там недалеко.
– Я помню, отец, – ответил Макс.
На старых могилах под православными каменными крестами были установлены дощечки "Елагин Николай Константинович 1885–1961 гг. Елагина Софья Алексеевна 1891–1960 гг." Прадед так любил свою жену, что прожил без неё меньше года. Макс, конечно, их не застал, а вот деда Константина помнил хорошо. Тот был сухощавым высоким стариком. Немного резким, но умевшим сдерживать эмоции, чтобы никого не обижать. Он брал маленького Макса в эту церковь причащаться, не принуждая выстаивать длинные службы. Но Максу самому нравилось стоять на литургии – уж больно красиво пел мужской хор, да и росписи храма он разглядывал с удовольствием, а потом дома пытался повторить рисунки Бенуа. Дед заметил его склонность к рисованию и настоял, чтобы Максима отдали в художественную школу. Теперь Макс добрым словом поминал дедушку…
Они с отцом очистили могилы от сорняков и старой листвы, покрасили оградку и пошли к выходу. Николя ступал тяжело, будто придавленный мыслями.
– Почему такую неприятную проповедь говорил сегодня отец Валентин? – вдруг вспомнил Макс, надеясь отвлечь отца от грустных мыслей.
– Неприятную? – задумчиво повторил Николя, – знаешь пословицу – хочешь узнать правду – приготовься услышать неприятное.
– Какую правду? – не понял Макс.
– Такую… мы всего боимся, сын, и я в том числе. Боюсь жить по совести, боюсь сказать правду, и даже Бога…
– Что Бога? – не понял Максим, заводя машину, – Бога боишься? Так Его, вроде, и положено бояться, разве нет?
– Положено… Но я боюсь приблизиться к Нему. А вдруг Он от меня потребует чем-то пожертвовать, а я не готов. Вот что я понял в последнее время – я стал трусом. Отец мой не боялся работать у немцев и передавать сведения французскому правительству, а я опасаюсь резких движений. Даже твоя мать оказалась смелее меня – решила развестись и развелась.
Неприятное воспоминание будто толкнуло в грудь.
– Так ты поэтому так хандришь?
Отец не ответил. Они подъехали к дому, и Николя не спеша вышел из машины.
– Зайдёшь ко мне? – обернулся он к Максу. Тот заколебался – нужно было поехать к Бернарду, он что-то хотел рассказать о предстоящей командировке. Но время ещё было.
– Зайду. Надо поговорить, – решил он.
В квартире было необычно пусто и… грязно. Из кухни не доносились обычные вкусные запахи, не шумела вода, не звенела посуда, как он привык, когда мама была дома. На столе, на тумбочке стояли грязные чашки, бокалы, пепельницы были полны окурков. Николя достал бутылку красного вина и два чистых фужера.
– Выпьешь со мной?
Макс отрицательно покачал головой.
– Объясни, почему вы разошлись с мамой? Ты изменил ей?
Николя тяжело сел рядом и, глядя на тёмное вино, мрачно усмехнулся.
– Можно и так сказать – я изменил всей её семейке. Так выразился Бернард, когда я заявил, что хочу уехать в Россию.
Макс оторопело глядел на отца. Тот налил целый бокал и с жадностью выпил, словно это была вода.
– Новость за новостью… Чего это вдруг? Ты же говорил, что никогда не решишься…
– Да! Я трус! – пьяно закричал отец. Он как-то быстро опьянел, и Макс подозревал, что его мешки и помятый вид свидетельствуют о постоянных возлияниях в последние дни. – Я боялся неизвестности, а теперь мне надоело под всех подстраиваться. И если Бернард с твоей матерью считают, что у тебя или у них самих будут неприятности от родства со мной, то я уеду.
– Что за глупость! Отец, успокойся, прошу тебя, сядь… Chacun porte sa croix en ce monde[3], – Макс забрал пустую бутылку у отца, пытавшегося налить из неё вина. – Давай поговорим спокойно. С чего ты взял, что у меня будут неприятности? У нас полно приезжих, все живут и работают, как смогут устроиться.
– Сынок, – глядя мутными глазами, продолжил отец, будто не слушая его, – всем есть место в Европе, кроме русских. Нас никогда не понимали и не поймут. Мы внешне – да, похожи на них, но внутренне другие. Нам придётся или ломать себя, подстраиваясь под них, или уезжать. Третьего не дано. Тебя ещё это не коснулось, но вот увидишь…
Николя вдруг встал и нетвёрдой походкой подошёл к книжной полке, где всегда стояли его любимые книги. Он вытащил одну из них и показал Максу.
– Помнишь у Набокова?
– Что я должен помнить? Какой роман ты имеешь в виду?
Отец не ответил, просто открыл первую страницу и начал читать:
– "Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шёпотом. Все встали, обмениваясь улыбками…" Ха-ха, разве это не про нас, Максим? Улыбки и приговор… А потом ещё и с палачом, будь добр, подружись… На, возьми, почитай на досуге, чтобы освежить в памяти, что тебя ждёт.
Макс взял книгу, только чтобы не спорить, и усадил отца на стул.
Николя сел и опустил голову на руки. Было неприятно видеть отца в таком состоянии. Пожалуй, за много лет это было впервые. И он его не осуждал – разрыв с матерью – тяжёлое потрясение. Получается, они из-за него развелись?
– Почему мама верит Бернарду? А ты… отец, от тебя я не ожидал такой бесхарактерности.
– Разве женщину можно уговорить делать то, что она не хочет? – вдруг разумно спросил Николя, подняв голову.
Макс смутился, вспомнив вчерашний вечер с Валери.
– Да, я понимаю.
– Что, уже понимаешь? Подожди, это цветочки.
– Ты же не знаешь, о чём я, – с досадой заметил Макс.
– Да все они одинаковые… – махнул рукой Николя, – ещё наплачешься. Эх сын, поехали вместе в Россию, а? Мне одному будет одиноко.
Такая грусть была в глазах отца, что Макс чуть было не пообещал. Но, встряхнувшись словно от наваждения, возразил:
– Никуда я не хочу ехать, мне и здесь хорошо. Здесь свободная страна, а там… неизвестно что.
3
Каждый несёт свой крест в этом мире.