Окна во двор

«А ты пробовала траву?»

«А ты знаешь, что здесь легализована трава?»

«Что думаешь о людях, которые курят траву?»

Но теперь, когда я сидел голый на кровати, на грани нервного срыва, сдерживая тошноту, я понял, что у меня нет сил на пространные рассуждения. Я спросил прямо:

– Можешь купить мне травы?

В тот день Лорди покурила первый раз – сделала одну затяжку, закашлялась, вернула мне: «Какая гадость!» Я докурил.

Перед сексом с Лорди я всегда курил. Мне все еще не нравилось заниматься сексом, но теперь он казался забавным. «Это странно, это очень странно, есть в этом что-то нездоровое – засовывать пенис в человека», – шептал я Лорди во время секса и сам же смеялся от того, что говорю, и она тоже смеялась, не принимая мои слова всерьез.

Кроме курева, меня с ней ничего не связывало. После того как мы начали заниматься сексом, я чувствовал к Лорди только раздражение. Меня раздражало, как она говорит, как она смеется, как она смотрит, как она ходит. В каждом ее движении я видел сквозящую глупость, во взгляде – пустоту. Все наши разговоры сводились к ее подружкам, к ее одежде, к ее лаку для ногтей, к краске для волос («Как думаешь, мне пойдет розовый?»). Однажды я привел ее в Ванкуверскую галерею искусств, но не для того, чтобы обсуждать с ней мотивы индейской культуры в работах Эмили Карр – нет, на такой размах мысли я даже и не надеялся, – я просто хотел, чтобы она заткнулась. Я думал, в музее ей будет неудобно продолжать свою трескотню, но она, стоя перед картиной «Утром» Жозефа Каро, сказала:

– Знаешь, сиськи у этой дамочки как вымя у коровы.

– Да твои не лучше.

Я не ожидал, что отвечу вслух, я хотел только подумать. Лорди удивленно обернулась.

– Чего?

– Я пошутил.

– Шутки у тебя идиотские! – Она легонько ударила меня ладонью по плечу.

Мы пошли в следующий зал, где, судя по указателям, был представлен голландский золотой век, и, проходя мимо библиотеки, я заметил среди стеллажей знакомую фигуру – футболка с принтом, рваные джинсы, красные кеды. Голова чуть повернута в сторону, так что не заглянуть в лицо, и, если не видеть каждый день эти темные, чуть кудрявые вихры, можно и не узнать. Но я мог бы угадать Славу даже по шагам.

Черт, черт, черт. Нужно сохранять спокойствие. Сейчас мы просто пройдем мимо, и все.

– О, это что, библиотека? – тут же воскликнула Лорди. – Я про нее читала на сайте, тут около пятидесяти тысяч книг! Давай зайдем?

«Господи, ты даже Пушкина не читала, зачем тебе туда?» – зло подумал я, но сдавленно кивнул.

Я старался держать курс на дальние стеллажи и, ведя к ним Лорди, исподтишка, скосив взгляд, оценивал Славу: да, за хоккеиста его принять невозможно. Уже на подходе к разделу с выставочными каталогами я услышал в спину полувопросительное:

– Мики?

Ну все, делать нечего. Я обреченно обернулся. Слава стоял в нескольких метрах от нас, явно удивленный встречей. Бегло осмотрев его, я внутренне содрогнулся: крашеные ногти, губы блестят, как будто чем-то намазаны, на щеках тоже что-то радостно сияет, в правом ухе серьга-колечко.

Я буркнул Лорди: «Ща…» – и подошел к Славе. Недовольно посмотрел на него: мол, чего хотел?

– Я помешал свиданию? – улыбнулся Слава.

– Типа того, – проворчал я.

– Извини. Просто не ожидал, что ты ходишь по музеям.

– На моем месте любой бы пошел.

Слава посмеялся, расценив мой ответ по-своему.

– Пытаешься произвести впечатление?

– Ага.

– Это та самая девочка, из России? – Он едва заметно кивнул в сторону Лорди – она нас заинтересованно разглядывала.

– Ага, – снова сказал я.

– Красивая.

– Много ты понимаешь, – не очень вежливо ответил я.

– Ладно, – мягко сказал Слава, делая шаг назад. – Не буду мешать.

Я кивнул, тоже отступая от него, и вернулся к Лорди. Только тогда заметил, как быстро колотится сердце – будто бежал стометровку. Лорди, неприятно растягивая слова, спросила:

– А кто-о-о это бы-ы-ы-л?

– Знакомый.

Она хихикнула.

– Похож на гея.

Мне было неприятно, что она так сказала, но, если бы я начал спорить, это выглядело бы странно, поэтому пришлось согласиться.

– Да, что-то есть.

Мы дошли до голландского зала, где оказались в окружении темных мрачных карти: тревожные пейзажи и натюрморты, перемешанные с бытовыми ситуациями, минималистично развешаны по светло-розовым стенам, совсем неуместным для такой экспозиции. Я остановился напротив картины Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа», и по правую руку от меня встали отец с маленьким сыном, не старше семи лет. Я, не таясь, начал их разглядывать: отец напоминал настоящего канадца с картинок про Канаду – этакий бородатый лесоруб в красной клетчатой рубашке. Конечно, такими псевдолесорубами давно полнились города и за пределами Канады, но в нем было что-то настоящее, подлинное – может, дело в бороде, длина и путанность которой указывали на нетронутость барберами. Никакой показушности, никакой эстетической выверенности, он будто шагнул сюда прямиком из леса, когда все остальные, похожие на него, выходили из «Старбакса».

Его сильные руки подхватили сына под мышки, мальчик с визгом взмыл в воздух, а затем очутился на отцовской шее. Я с жадностью вслушивался в их негромкий разговор («Пап, это что, труп?» – «Да, сынок». – «А от чего он умер?»), но до меня долетали только обрывки фраз.

Когда они развернулись, переходя к следующей картине я услышал, что они обсуждают маму:

– Она в сувенирной лавке. Сейчас вернется, и пойдем домой.

Я ярко представил эту женщину: с длинными каштановыми волосами (как у мальчика), едва заметными морщинками вокруг глаз, которые она все равно будет пытаться скрыть тональным кремом, пахнущую сладкими духами, обнимающую мягкими руками. Мягкие руки. Единственное, что я запомнил о своей маме, – это ощущение мягких рук, больше таких нет ни у кого – ни у Славы, ни у Льва. Я думаю, такие вообще бывают только у мам. У отцов крепкие большие ладони, совсем другие – они не годятся для того, чтобы гладить по голове или вытирать слезы.

Я смотрел вслед этим незнакомым людям – отцу и сыну – и ощущал зависть, изматывающую до слез. Хотелось плакать, хотелось бежать за ними и кричать: «Я тоже хочу домой!» Но я знал, что не найду дом там, куда они придут. Я не нахожу его там, куда сам возвращаюсь каждый вечер – в маленькую квартиру на Джепсон-Янг-лэйн. Куда бы я ни пришел, я не дома, и это, пожалуй, самое худшее в Канаде.

Лорди остановилась рядом со мной.

– О чем задумался? – спросила она.

Я повернул голову в ее сторону. Пряча слезы за натянутой улыбкой, произнес:

– О тебе.

Она разулыбалась.

– Ты такой милый!

Я вернулся домой в девятом часу вечера, зашел через дверь, а это со мной случалось не часто. Ваня, закинув ноги на спинку дивана и свесившись вниз головой, смотрел по телику «Я и моя тень» в оригинале. Лев, расположившись неподалеку в кресле, то и дело предпринимал безуспешные попытки усадить Ваню «нормально».

– У тебя сейчас кровь прильет к голове, скопится в мозгах, и они лопнут.

– Ты говорил, что у меня нет мозгов, – справедливо подмечал Ваня.

Слава, проходя из кухни в гостиную, прыснул, сказав, что Ваня в этом споре явно побеждает. Брат, внимательно посмотрев на Славу (настолько внимательно, насколько это было возможно из его положения), спросил:

– А что это у тебя на губах и щеках?

– Косметика.

– Зачем?

– Мне нравится. Разве плохо?

Я, шагнув в гостиную, мельком отметил:

– Ну, выдает…

– В смысле?

– В смысле, сразу понятно, что ты гей.

Слава сначала растерялся, не зная, что мне на это ответить. Потом усмехнулся.

– Не только геи используют косметику. Здесь полно парней, которые красятся.

– Да, – согласился я. – Голубых.

– Пожалуйста, говори «гей», а не «голубой», – попросил Слава. – И все, о чем ты пытаешься мне сказать, просто стереотипы.