Барабан

   Ануся ждала, что запечатанная сила сохранит материнское тело, но когда сняли крышку гроба, она не сдержала возглас удивления. Мадьярская Роза по-прежнему цвела ангельской красотой. На её губах всё ещё трепетал последний вздох, нежнейший румянец алел на точёных скулах, тлен не посмел и единым пятнышком коснуться атласной кожи.

   Рядом восхищённо выдохнул Анджей:

   - Какой вандал покусился на такое совершенство?!

   До сих пор и Ануся считала себя красавицей, но рядом с матерью она выглядела бледной молью. Статус наследницы следовало подтвердить семейным атрибутом. Родовой перстень зловеще багровел кровавым лалом на пальце ведьмы. Ануся потянулась к нему и в страхе отпрянула - рука была тёплой.

   - Она не умерла?! И пятнадцать лет лежит в гробу ни мёртвая, ни живая?!

   И будто в ответ, по склепу пронёсся холодным ветром протяжный стон:

   - Тяжжкооо! Отпусстиии! - и перстень сам упал с пальца.

   Анджей уложил в гроб спящего, напоенного с вечера маковым отваром, младенца. Ануся занесла над ним кинжал и задрожала, замерла не в силах вогнать холодное лезвие в детское горло. Но стоявший позади шляхтич, крепко ухватил её руку и резко рубанул по тонкой шее. Младенчик забился в предсмертных судорогах, кровь чёрной струёй полилась в подставленную чашу.

   - Пей! - молодой шляхтич решительно ткнул кубок с тошнотворным питьём в губы сомлевшей наследнице. Она зажмурилась и глотнула. Живая кровь соединила её с телом матери, и сила хлынула в новый сосуд.

   До чего же сладкой оказалась младенческая кровь. Ануся была, как умирающий от засухи цветок, внезапно орошённый спасительной влагой. Она пила, и энергия заполняла её тело, расправляя и наливая силой каждую жилку. Окрасила румянцем бледные щёки, налила кармином губы и томной поволокой глаза. Сила смела страхи и сомнения, и с последним её глотком, робкая юница Ануся умерла, вместо неё упруго расправила плечи и гордо вскинула голову навстречу миру графиня Аннунциата.

   - Жалко младенца? Что за чушь! Умер быстро и без мук, его душа уже на небесах, радуется, что избежала тягот земной юдоли - глада, хлада, болячек, и непосильного рабского труда от зари до зари.

   Внезапно её накрыл наплыв своего пола, женской сущности, желание тела, да так яростно, что набухла тяжестью грудь и огнём запылали ланиты. Аннунциата не стала сдерживаться. Отшвырнув пустой кубок, обернулась и сделала то, о чём мечтала с первой встречи - впилась губами в уста Анджея и потянула его к брошенному на пол склепа плащу.

Сцена четвёртая: Бегство.

   Дома, Аннунциата первым делом напитала силой загодя приготовленное зелье, и вместе с амантом отправилась в опочивальню супруга. Старый граф крепко спал, за ужином она влила ему в чарку с вином того же макового отвара, что и младенцу. Анджей подошёл к изголовью, зажал старику нос и оттянул вниз подбородок, она быстро влила питьё в открытый рот. Лицо графа налилось свекольным багрянцем, глаза вылезли из орбит, из перекошенного рта потекла пена, он забился в судорогах, вытянулся и затих. Он не умер, помня о матримониальных планах короля, Аннунциата не собиралась убивать супруга, ей было довольно, что граф стал овощем. И в таком состоянии, она могла поддерживать его сколь угодно долго.

   Небрежно отшвырнув носком сафьянового сапожка шелковые розы, молитвы и баллады, Аннунциата зажила полнокровной вольной жизнью. Королевой бала до упада плясала на шабашах окрестной нечисти. Совокуплялась на чёрных мессах, и десятки неведомых существ входили в её лоно глубоко, мощно и неистово. Но более всего, ей полюбилась охота на смердов. Горячая кровь из разодранного горла сдобренная смертным ужасом возбуждала и пьянила сильнее самого крепкого вина. Как же горячо они с Анджеем любили друг друга среди искалеченных трупов. Закружилась в вихре удовольствий Аннунциата, утратила бдительность, забыла, что супруг не обычный немощный старик, а матёрый столетний мольфар. А он очнулся, по капле стянул силу, сплёл охранное заклятье, и не действовал на него более Анусин декокт. Притворялся, лежал бревном, а сам лечился, копил силу. Послал верного слугу с письмом в Краков, к старому другу, клирику из инквизиции.

   И когда, после очередной ловли, хмельные и шалые от крови и любви, они въехали во двор замка, там их ждала ловушка - увешанный с головы до ног амулетами старый граф во главе отряда инквизиторов.

   Только и успел Анджей выбросить её из саней и крикнуть:

   - Беги! И прощай, душа моя! Я их задержу, но живым не дамся!

   Ужом проскользнула она в щель между створками закрывающихся ворот, и через мост, через поле, вихрем понеслась к лесу. Там укрыли её новые друзья, потайными лесными тропами увели от инквизиторских псов. Но лютовал старый мольфар, чаровал, указывал место, и гнали её инквизиторы как зверя, не давая, ни сна, ни продыху. А ходить потайными путями - нужна сила.

   Она стояла под виселицей на перекрёстке тракта, в месте, куда совершенно обессилевшую, её вытолкнула последняя тропа. Время было поздним, за полночь. Мела позёмка, морозило. Слёзы проложили ледяные дорожки на щеках, плакала она о своей участи, ведь ей, графине Аннунциате, предстояло, как нищей негодной бродяжке, замёрзнуть в придорожной канаве.

   Вдалеке послышались лай, конское ржание - её настигла инквизиторская свора.

   - Ну, нет! - она зловеще засмеялась, - живой я вам не дамся. Сама помру, но и вас всех в могилу утащу, нет ничего страшнее посмертного проклятья ведьмы, уж я-то знаю. И года не прошло со дня убийства пани Эльжбеты, как померли от чумы отец и все его родичи.

   Ветер задул сильнее, в разрывах туч показалась луна, и осветила несущуюся по небу кавалькаду.

   - Дикая охота! Это не инквизиторы! Это вёл по гримвельду свою свиту тёмный охотник Эллекен!

   Сердце неистово заколотилось в надежде на спасение, она упала на колени и взмолилась: