Крыжовенное варенье

Мальчик таким же монотонным голосом продолжил:

— Он в темно-синем сюртуке, надетом на ярко-красный камзол. Камзол отделан золотым галуном.

Зрители заозирались по сторонам, но так и не нашли человека с приметами.

— Позвольте мне уйти! — взмолилась княгиня Гарина.

Калиостро ответил витиевато:

— Вы вольны уйти из этой залы, или вовсе покинуть сей остров, но это не означает, что вы уйдете от судьбы. Доверьтесь мне, и, может статься, роковая минута превратится в минуту счастья.

Заявление мага княгиню не убедило, с решительным видом она двинулась к выходу.

— Останьтесь! — голос мага был уже не столь склоняющий, сколь требующий, — или вы не хотите узнать то, зачем сюда пришли?

Гарина остановилась.

— Я обещаю, вы получите ответ на свой вопрос.

Женщина вернулась в кресло.

— Итак, я возвращаюсь к вам, мой юный друг. Что вы видите сейчас?

— Туман мешает мне видеть. Очертания залы сокрылись в нем, не видать ни стен, ни людей, — никого.

Калиостро обернулся к зрителям:

— Я должен пояснить. Наш Единый мир состоит будто бы из множества миров, существующих в одно и тоже время, в одном и том же пространстве. Обычный человек их не зрит. Сия прерогатива дарована лишь избранным. Или же тем, кто временно пребывает в сомнамбулическом состоянии, как этот юноша. Туман — есть переход из одного мира в другой.

— Вижу. Туман рассеивается, — очень вовремя заговорил Алексей. — Но зала полупуста. В ней всего несколько человек. Все они одеты в белые балахоны. Все стоят. Трое — вот здесь, слева от меня, — и он не поворачивая головы, повел рукой, очерчивая место меж собой и магистром. — Остальные — в межрядье.

— Кто стоит подле вас?

— Один среднего роста, со светлым и добрым ликом. Волосы и борода орехового оттенка, выше висков — гладкие, а ниже — вьющиеся, более темные, разделены на прямой пробор.

— Сын божий, Иисус Христос, — пояснил Калиостро.

— Этот человек смотрит на другого, в больших летах, с оголенной головой, без волос вовсе. Губы поджаты. Глаза мелкие, круглые, сверлящие.

— Наместник Иудеи Понтий Пилат, — уже почти шепотом, словно боясь помешать видениям Алексея, молвил чародей. Дама во втором ряду вскрикнула. Тут же спохватилась и прикрыла рот одной рукой, другой же закрестилась, не проговаривая, а только шевеля посиневшими от перепуга губами:

— Господи, прости!

Юноша тем временем продолжал:

— На челе у третьего — лавровый венец. У него выдающийся подбородок, на лбу — продольные морщины, внизу щек — глубокие складки.

— Гай Юлий Цезарь. Спасибо, о духи великих, что посетили нас! Соблаговолите ли ныне удостоить нас беседой?

— После. Прежде то, о чем обещал! — голос мальчика снова изменился, но по-прежнему был мужским, по-прежнему взрослым.

— Тогда ответь, проводник, не зришь ли ты кого подле того места, где сидит дама в черном?

— Зрю. Юного отрока, белокурого и белого лицом. На виске — рассеченная рана.

Княгиня Гарина вцепилась в подлокотники кресла и вжалась в спинку так, словно силилась ее продавить.

— Нет ли у отрока иных приметных черт?

— Родинка размером с фасолину на шее…

Зал разом ахнул. А коротышка, который сидел перед Татьяной, вдруг выхватил из-под манжеты кружевной платок и замахал им перед носом. Платок, видать, был надушен, распространился пряный гвоздичный аромат.

Какое тут приличие?! Позабыв про данные Андрею да Прохору обещания, женщина наклонилась к соседу и попросила разъяснить всеобщую ажитацию. Тот, разумеется, обрадовался собственной востребованности. И растолковал, мол, белобрысый отрок — сын Гариной, убиенный месяц тому назад.

Изложить суть «странных обстоятельств» коротышка не успел. Княгиня Гарина взвизгнула, будто кто ущипнул ее за бок, подскочила на своем месте, закатила глаза и обмякла, — лицо бескровно, грудь не вздымается, — ни дать, ни взять покойница. Кто-то поднес к лицу зеркальце и объявил:

— Дышит. Дайте же сюда нюхательной соли!

В общей суматохе никто не обратил внимания на только что вошедшего человека, одетого в темно-синий сюртук и ярко-красный камзол, обшитый по краям плотной золотой лентой.

— Я сейчас принесу воды, — выкрикнул вошедший и опрометью бросился к двери. Тут уж в обморок упала еще парочка особо впечатлительных дам.

Княгиню привели в чувство. Дали ей принесенной мужчиной воды. Сам вновь прибывший с почетом был усажен в единственное пустующее кресло в первом ряду, по правую руку от графа Шварина.

Татьянин мозг окончательно переполнился впечатлениями. Она больше не могла воспринимать окружающую действительность. Впрочем, действительностью происходящее сиим вечером в ротонде Елагинского имения назвать было сложно. Это было чудо, волшебная феерия. Состоялось еще много чего невероятного. Трогательная беседа матери с погибшем сыном. Призрак через проводника доложил о своем загробном житье-бытье.

— Здесь все бело, и цветы диковинны, и нет печали…

— Должно быть, мальчик в раю! — прослезилась мамаша.

А вот имя убийцы отрок назвать отказался:

— Сами поймете, он будет наказан, не людьми, отцом нашим небесным.

Отвечали на вопросы собравшихся и великие духи Христа, Понтия Пилата, да Юлия Цезаря. Обещали, что Россия сохранит морской нейтралитет в англо-американском противостоянии, предрекли новую войну с Турцией за Крым и издание «жалованной грамоты», — дарующей дворянству свободу от податей и телесных наказаний.

По окончании спиритического сеанса Калиостро провел сеанс лекарский. Он спросил, не болит ли у кого в зале голова. Разумеется, таковые нашлись. Тогда он велел им про себя отвечать на задаваемые вопросы, и следовать, опять-таки в воображении, его указаниям:

— Закройте глаза и представьте, что в зале играет музыка. Вообразите вашу боль как некое облако… Какого оно цвета? А размера? Оно может поместиться в ведро? А в кадушку? В сундук? Ссильтесь и постарайтесь все ж запихнуть ненавистную в некий сосуд, явно для нее тесный… Накройте крышкой и бейте по крышке кулаком, всякий раз, когда боль будет высовываться! — кто-то вполне реально долбанул себя по коленке, граф предостерег. — Все действия, повторяю, следует совершать только в своей голове, в воображении. Теперь снова прислушайтесь. Музыка поменялась? Выпустите облако. Оно стало другим, не правда ли? Меньшим? Ручаюсь, что меньшим! И посветлело. Давайте заново прикинем его размер…

Фокус состоял в том, чтобы головную боль, вообразимую в виде облака, беспрестанно запихивать в тесную емкость и утрамбовывать там. С каждым разом она должна была становиться все меньше и меньше, потом и вовсе сойти на нет:

— Вы открываете крышку, а из сосуда появляется лишь маленькая дымка, оная немедля рассеивается…

У Татьяны голова не болела, но после магических манипуляций сознание явно прояснилось. Душа клокотала от радости. «Вернусь, буду всем в доме голову лечить, — вот подивятся!»

В конце сеанса Калиостро предложил купить у него эликсир молодости, оным он пользуется на протяжении всей своей жизни, и оный регулярно потребляет его драгоценная супруга. Для пущей убедительности моложавая Лоренца встала и поклонилась. Народ стал расходиться. Оставляя добровольные пожертвования на серебряном подносе, что держал стоявший при выходе лакей. Поскольку все находились под сильным впечатлением, не скупились. Да и как поскупишься, шандалы вдоль стен были вновь зажжены и гости с нескрываемым интересом разглядывали, кто что кладет. Средь монет лежала и одна ассигнация на 25 рублей. Уж неизвестно, кто ее пожертвовал, один человек или несколько.

Как раз в тот момент, когда Татьяна положила на поднос пару медных рублей, рядом с ней возник граф Шварин, метнул какую-то мелочь в общую кучу, а сам впился глазами в руку женщины:

— Экое чудесное творенье у вас на пальчике. Простите мою нескромность, но я готов биться об заклад, изумруд был увеличен в размере нашим несравненным магистром…

Женщине, разумеется, подобное предположение польстило. Окончательно отринув все давешние обещания помалкивать, она вступила с графом в диалог: