Крыжовенное варенье

— Неправда ваша. Этот перстень именно с таким камнем мне сама императрица пожаловала.

Прохор ткнул мать локтем в бок. Но увести не успел, его отвлек тот самый мужчина в темно-синем сюртуке, появление которого в зале было предсказано.

— О, так вы можете попросить господина Калиостро, и камень возрастет еще в несколько раз. Вы ничем не рискуете! Граф делает это совершенно бесплатно! Правда, — Шварин замялся, — желающих много. Но магистр ко мне благоволит, я договорюсь, — и совсем доверительно добавил. — Знаете, он дал согласие погостить пару месяцев в моем Московском имении, ежели бы вы отдали мне сейчас сей перстень… Только представьте, ваш изумруд теперь размером с ягоду, а будет — с яблоко… — глаза «доброхота» горели, казалось, они сами вот-вот взорвутся и вспучатся, если уж не до величины яблока, то по крайней мере до сливы.

Татьяна застыла в нерешительности. С одной стороны, к чему ей такой большой камень, не то что на палец, на шею не наденешь. С другой, все ж, изумруд! И надевать не надобно, можно просто любоваться. Это ж целое состояние!

— Даже в сокровищнице самой Екатерины Алексеевны такого огромного изумруда не отыщется, — Илья Осипович жаждал подтолкнуть собеседницу к согласию, а вышло наоборот. Обладательница вожделенного перстня вдруг вспомнила, что сей презент ей как раз императрица и поднесла. «Негоже будет, с подарком-то расстаться, да еще взамен оного возыметь камень столь великий, что та же Катерина Алексеевна обзавидуется!» Татьяна по-прежнему относилась к государыне как к своей заочной подруге. Хотя уж много лет не пользовалась ее милостью.

— Нет, уж, простите, не согласна я! Мне не цена камня, а сам перстень дорог.

Шварин извинился за беспокойство и откланялся. Татьяна оглянулась. Гости все разошлись. Прохора тоже не было видно. Решила, что тот дожидается мать в карете, и вышла на воздух.

На улице было темно, холодно и сыро. К Ротонде тянулась совсем узкая дорожка, лошади по ней не могли проехать. До экипажа нужно было немного пройти пешком. Татьяна поежилась, поискала глазами хоть какого, пусть случайного, спутника. И заметила впереди мужчину. Кто это не разобрала, но пустилась вдогонку.

Парик как у всех, с белой косичкой. Припадает на правую ногу. Что-то Татьяна не помнит, чтобы кто-то входил в залу, или выходил из нее, прихрамывая. Однако где-то эта походка ей уже встречалась…

Боже! Да точно так хромал вышедший из леса силуэт, зарезавший пруссака Арнольда, когда она пыталась бежать в Тюрингию. Не успела женщина испугаться, прохожий развернулся. В его руке сверкнуло что-то желтое, металлическое… Больше она ничего не помнила.

Разговор на кухне

Москва, август 2000-го года.

— Уно-уно-уно, ун-моменто! — завывали Фарада с Абдуловым.

«Формула Любви» был одним из самых любимых фильмов у Светланы Артемьевны. На экране Александра Захарова зыркала глазищами по сторонам, изображала «Амор».

Мария Алексеевна и Станислав Евсеевич сидели на полужестком угловом диванчике, запершись на кухне, и смотрели телевизор. Сын Сережка недавно вернулся со студенческой практики и решил устроить дома небольшую «тусню» а ля «Прощай лето, здравствуй …, новый курс!» В его лексиконе между словами «здравствуй» и «новый» присутствовало еще одно, на жаргоне означавшее «седалище», но родителям оно названо не было.

Дверь скрипнула, на кухню вместе с ритмичными ударами многопудового металла прорвался наследник. Он старался держаться ровно и говорить четко:

— Предки, а вам погулять не надо?

Открыл дверцу холодильника, вытащил еще одну упаковку пива. Ответа так и не последовало.

А что тут ответишь. Предлагала ведь Мария Алексеевна оставить их с мужем в покое и отправиться всем молодым в загородный дом. Но Сережка ни в какую. Говорит, итак собрать всех трудно, за лето отвыкли друг от друга. За пятьдесят километров на электричке никто не потянется. А на машинах… Это тогда кому-то утром не похмеляться, — кто ж на себя такую обузу взвалит?!

Откровенность отпрыска, который в нынешнем странном году с тремя нулями вдруг начал громко заявлять о своем взрослении, поначалу повергла в шок. Супруг с перепуга даже предложил самим уехать на дачу. Но мудрая и властная женушка возразила:

— Нечего прихотям потворствовать! Иначе через пару лет окончательно на голову сядет.

Сговорились даже принять участие во всеобщем веселье. Пивка с молодежью попить, поболтать… «Скосить за корешей», — так или примерно так сказал бы, наверное, Сережка.

Но «косить» расхотелось сразу же, как только первые визитеры переступили порог. Нет-нет, сережек (экая омонимия с прозванием единственного дитяти) в носу да пупках и радужных ирокезов не наблюдалось. Все были скромные, вежливые: здоровались, вытаскивали из пакетов принесенные к столу бутыли да салаты. С удовольствием разглядывали картины на стенах и сами, первые, завели с «предками» беседу о Гумилеве. Именно эта тактичность, да сдержанность и навеяла на Чижовых-старших неимоверную скуку. Ушли на кухню, включили телевизор и закрыли дверь. Уж о чем, о чем, а о Гумилеве им говорить со студентами совершенно не хотелось.

— А ты знаешь, Калиостро ведь на самом деле приезжал в Россию. Я на днях Светлане Артемьевне звонила, — сообщила Мария Алексеевна мужу, когда «Формулу любви» прервали на рекламную паузу. — А той, в свою очередь, звонил Валентин Николаевич. Он уже вернулся в Петербург и сразу же, как эксперт, угодил на раскопки. Его вызвали в бывшее имение попечителя императорских театров Елагина, теперь там расположен Центральный парк культуры и отдыха. Живописнейшее место. Остров, высоченные лиственницы.

— Ну, что ты мне рассказываешь, — перебил супруг, — я ж был в этом Це-Пэ-Ка-О. Там офис Попова, что оценкой предприятий занимается.

— А, точно, ты рассказывал про Попова. А историю парка знаешь?

Чижов-старший пожал плечами:

— Откуда ж!

Мария Алксеевна достала из хлебницы сдобу с курагой и начала кромсать огромным ножом.

— Так вот. В начале девятнадцатого века это место выкупил сам император, Александр I, для своей матери, императрицы Марии Федоровны. Старенькая она уже была, трудно выезжать в загородную резиденцию. А на острове, средь природы, находила отдохновение. Именно для нее в 1822 году на восточной стороне был сооружен «Павильон под флагом». Видел его?

— Видел. И даже знаю, что назван он так, потому что при встрече высоких гостей над куполом павильона поднимали Андреевский стяг. А у тебя-то откуда познания?

— Так Светлана Артемьевна хвасталась новой работой своего друга, как всегда с историческими ремарками… — Мария Алексеевна тяжело поднялась с диванчика, подошла к плите, зажгла конфорку и подвинула на нее чайник. — Но до сих пор никто даже не предполагал, что на месте павильона раньше существовало иное строение.

Снова громкая музыка и Сережка, просочившийся в дверь:

— Мам-пап, у нас хавка закончилась, я возьму помидорчиков-огурчиков…

— Давай порежу, салатик сделаю, — предложила хозяйка. Но сын скорчил гримасу:

— Да, ну, так слопаем, — вытащил овощи из холодильника вместе с лотком и скрылся.

— Сережа! Сережа! А помыть? — пыталась кричать ему вдогонку мать. Да где там! Разве этакий регтайм перешибешь?!

— У них в желудках уже все проспиртовано, — любая бацилла помрет, — пытался утешить супругу Станислав Евсеевич. — Да и не покупные овощи-то, с собственной грядки, — не страшно. Давай, лучше рассказывай дальше про раскопки в Питерском парке.

Никогда прежде Чижов-старший не интересовался так живо «культурными новостями». Давно закончилась рекламная пауза. По телевизору снова пошел любимый фильм. Но смотреть его как-то расхотелось.

— Ну… Имение то, вернее, здание, ну, «Флигель под флагом», — все же Мария Алексеевна была несколько растеряна и расстроена, даже немного жалела, что отговорила мужа от поездки на дачу. — Короче, под флигелем раскопали старый фундамент, похоже, на том месте прежде стояло нечто типа ротонды, такого круглого павильона с колоннами. До сих пор под фундаментом сохранился подвал. И Валентину Николаевичу посчастливилось быть одним из первых, кого в этот подвал впустили.