Охота на волков

Ох как бедняга старается учтиво сообщить, что всех запрут и допросят. Аж вспотел и теперь вытирает лоб, не забывая улыбаться. Не будешь тут церемониться, когда вокруг такое количество аристократов.

Но его старания не всех удовлетворяют. С нескольких сторон раздаются возмущенные протесты. Пантелеев вскидывает руки и добавляют уже не так тепло:

— Я действую по прямому указанию его императорского величества. Осмелюсь выразить надежду, что вы будете об этом помнить, выполняя мою просьбу.

Поаплодировать хочется его умению заткнуть всех в один миг. Кто посмеет нарушить прямой приказ императора? Леса рук не видно, все возражения сняты. Следователь оглядывает помещение и встречается со мной взглядом.

— Игорь Белаторский, — торжественно произносит он. — Прошу вас пройти со мной, будьте так любезны.

Ну вот и началось. Я неторопливо вытираю рот салфеткой, откланиваюсь друзьям и направляюсь к следователю. Выходим мы в абсолютной тишине. И идем не в сторону административного корпуса, как я думал. А к бункеру.

— Рад вас снова видеть, княжич, — говорит он. — Жаль только, что при таких обстоятельствах.

— Да, жаль, — мрачно поддакиваю, не в силах заставить себя ответить взаимностью.

Не могу представить себе ситуацию, в которой я буду рад его видеть. Да, его работа необходима и безусловно важна. Как и манера общения. Но приятнее от этого он для меня не становится. Тот случай, когда я могу понять, но не принять.

Какими на этот раз будут кнут и пряник? И будет ли вообще пряник. Пантелеев, к счастью, дальше разговор не поддерживает, поняв мой настрой. Так что до самого бункера мы доходим молча.

Охраны в заброшенном парке больше, чем деревьев. А у входа так и вовсе развернут полевой лагерь. Только внутри никого, кроме Нармера. Жрец встречает следователя еще неприветливее.

— Никанор, — почти выплевывает он его имя в ответ на приветствие.

Они явно знакомы и очень хорошо. Но не хорошем смысле, раз даже сдержанный жрец не скрывает своих эмоций. Пантелеев на это не обращает внимания, похоже привычно.

— Как и было оговорено, наш разговор с княжичем будет проходить в вашем присутствии, жрец. Я ни о чем его не спрашивал, — примирительно сообщает мужчина, с лязгом выдвигая стул.

Рассаживаемся мы так, что мне это напоминает сцену в старинных фильмах. Бетонный пол, куцые стены, стол и мы напротив друг друга. Нармер, словно мой адвокат, сидит рядом с суровым видом.

Для начала мне приходится повторять все заново. Поединок, одержимая Свердловская, храм девятки и жрица. Еще одержимый, его попытка сожрать мою душу и счастливый конец.

Пантелеев слушает внимательно, задает уточняющие вопросу, все по существу. Никаких намеков и завуалированных угроз он не делает. Еще и мнением моим интересуется по поводу причин произошедшего.

Но я свое мнение оставляю при себе, честно сообщая, что понятия не имею, что происходит. Благоразумно говорю, что не мне делать выводы, слишком мало информации. В общем веду я себя так, что мной не то что дед, язвительный брат гордился бы.

Даже Нармер бросает на меня удивленные взгляды, расслабляясь. За все время моего рассказа жрец не произносит ни слова, хотя за разговор тщательно следит. Но и до него доходит очередь.

— Уважаемый Нармер, какие ваши рекомендации? — спрашивает у него следователь, поблагодарив меня за информацию.

— Никанор, — вновь напрягается жрец. — Вы и сами отлично знаете все варианты. А вот Белаторский нет. Я поражен вашей обходительностью, но давайте уже перестанем нести хрень.

Ругательство из его уст вынуждает меня напряженно выпрямиться. Вот это совсем плохо.

— Ну так посвятите своего ученика в подробности, — тон Пантелеева становится жестким. — К слову, вы это должны были сделать до того, как наделили его хаосом. Ваши эксперименты, Нармер, всегда были на грани. И привели к ожидаемым последствиям. Но меня это отнюдь не радует, как вы наверняка считаете.

Так, мне уже пора устраивать прорыв и прятаться в мире демонов? Я перевожу взгляд с одного на другого, наблюдая как меняются их лица и слетает вся показная любезность.

— Игорь, — вздыхает Нармер и, наградив следователя холодным взглядом, поворачивается ко мне. — Для начала я хочу извиниться перед вами за то, что вы оказались в таком положении. Это полностью моя вина и моя ответственность. Тот факт, что ранее считалось невозможным обратить одержимость, меня не оправдывает. Но именно по этой причине я позволил подвергнуть вас риску.

От его извинений мне становится еще хуже. Уж слишком фатально они звучат. Так неизлечимому пациенту врач сообщает о его диагнозе.

— Давайте про варианты, — голос меня не слушается и я сиплю.

— Вариантов всего два. Первый очевидный, это смерть. Казнь, проще говоря, — жрец сереет от своих слов, но стойко продолжает. — Нет ни одной тюрьмы, способной удержать одержимого долгое время. Хаос — разрушительная сила, и она находит путь, чтобы мы не придумали. Несколько месяцев, год, и любая преграда будет уничтожена. Нас можно запереть на время, Игорь, но не навсегда.

Хтоническим елдаком тебя по лбу мужик, вот нельзя было раньше сказать? А ведь наверняка это самая верхушка айсберга. Крошечная часть того, что он знает. Они знают, чтоб их.

Да как его самого до сих пор не прибили?

— Второй, — с тяжелым вздохом говорит он, — это благословение великой девятки Иуну. Только боги могут решить, достоин ты или нет. Насколько чисты твои намерения и помыслы. Насколько ты подвержен влиянию безумия тьмы.

Дышать я забываю. Хотя звучит это не страшно, но тон жреца… Словно из загробного мира голос слышать. Что-то мне настойчиво подсказывает, что это благословение похуже казни. Или это местная особенность все нагнетать? Как только дело касается богов, начинается драма.

— Что это значит? Какой-то ритуал? — собираюсь я как перед ударом.

— Все сложнее. Тебе придется самому воззвать к великой девятке. И, если она ответит, убедить их в своей искренности. Открыть свои мысли, позволить прочитать себя. Толика сомнений и ничего не получится. От великих богов ты не скроешь истину.

Спрашивать о том, что будет, если я облажаюсь, я не хочу. Тут вариант всегда один — небытие. То есть мне нужно всего лишь созвать божественную верхушку, сознаться честно, что я долбоящер, но безобидный для рода человеческого и получить амнистию?

Звучит… странно. Опасно, но не настолько, чтобы так переживать, как делает это сейчас Нармер. Я не святой, но уж точно не замыслил ничего плохого. Чего мне бояться? То есть есть подвох. Я выжидательно смотрю и дожидаюсь продолжения.

— Всему есть цена, Игорь. И цена благословению великой девятки — служение. Ты станешь жрецом. Боги сами выберут, чьей силой ты будешь обладать, помимо родовой. Но твоя семья… Ты не сможешь вернуться к ним. Великая честь, пусть и великие обязательства.

Это ни хрена не пряник! Совсем не похоже на долбанную выпечку. Сука, не хочу я… А что вообще делают жрецы? Им вообще ничего нельзя? Целибат, кастрация и самоистязание? Хтонь, откуда вообще это в голове берется?

— Что… — мне приходится прокашляться. — Что делают жрецы?

— Нармер, — неожиданно влезает следователь. — Позвольте мне. Право, не все так плохо, а вы субъективны. По веским причинам, не спорю, но тем не менее. Не пугайте молодого человека.

Жрец моргает и удивленно смотрит на Пантелеева. Поджимает губы, но кивает. Никанор объясняет гораздо спокойнее и мягче.

— По сути это мало отличается от службы на благо империи, которую вам предлагали. И отличия эти в лучшую сторону. Меньше контроля, меньше формальностей. Отчитываться вам придется только перед императором. И перед советом верховных. И то не всегда. Жрецы практически никем не контролируются. Причина этому именно благословение великой девятки. Что может быть весомее доверия богов?

Что-то у них слишком разные версии насчет служения богам. Я недоверчиво хмурюсь и следователь кивает, понимая мои сомнения.

— Это не значит, что вам будет позволено делать все, что угодно. Это работа, молодой человек. И прежде чем ее получить, вам придется многому научиться. И многое узнать. Воззвание к богам происходит дважды. До обучения и после. Слишком многие тайны вам откроются. А некоторые знания способны изменить не то что мнение, мировоззрение полностью.