Коридор затмений

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – Адам еще светлее улыбнулся. – Все, я свободен?

Он повернулся и исчез за дверью.

– Он никогда больше к вашим детям не придет, спи спокойно, страна, – объявил Зайцев-старший.

– Уходите, папе надо лечь, – Василий буквально выгонял их.

И они покинули мрачную комнату-палату. Спустились по винтовой лестнице в кухню. Адам стоял у навороченной кофеварки и готовил себе капучино.

Макар и Клавдий снова переглянулись – одна и та же мысль посетила их.

– Ну а с собаками что ты сделал? – спросил его тихо Макар.

Глава 13

Адам и Ева

Пятнадцатилетний Адам смотрел на них, а затем протянул приготовленный для себя в кофеварке стакан капучино Макару. Тот не взял.

– Вы все втроем меня спасать бросились, – тихо молвил подросток. – Я такого не забываю. Я ваш должник.

– Ты себя сам спас на холме. Что ты сделал с собаками? – повторил вопрос Макар.

– А что, я должен был позволить им кишки мне выпустить, а потом вас разорвать в клочки? – Адам отпил капучино с самым спокойным и невинным видом.

– Как ты их остановил и заставил убежать? – спросил полковник Гущин.

– Я им приказал.

– Ты не выкрикивал никаких команд на холме ночью.

– Я просто им велел. Вот так, – мальчишка сделал левой рукой жест – вуаля! Кулак его сжался и разжался.

На ладони его появилась муха. Секунду она медлила, затем взлетела.

Клавдий Мамонтов не заметил, как и остальные, – как парень поймал муху на лету. Более того – на чисто убранной кухне (в отличие от верхнего этажа здесь царил порядок) не жужжали мухи. Да и на улице – май выдался холодным – мух пока не видно, не слышно.

– Повелитель мух, повелитель псов. Адские твари те алабаи, правда? – усмехнулся Адам.

– А жаба? – спросил Макар.

– Слушай, это ты, что ли, папаша малявок? – пятнадцатилетний подросток обратился к нему по-свойски и развязно. – По виду ты молодой еще. И что вам жаба далась? Ничего я с ней не делал, ясно вам?

– А то мы слепые, – парировал Клавдий Мамонтов. Его Адам удивлял и настораживал все больше и больше.

– Я греб на лодке, гляжу, малявки на берегу прыгают, мне машут. Мне стало интересно, кто в особняке, где мужика богатого отравили, снова поселился. Я пристал к берегу, – Адам словно сказку им «сказывал». – Малявки чудные – одна вроде как иностранка, по-русски еле говорит, шепелявит. Вторая вообще немая. Она ведь у тебя немая, папаша? Ну, ущербная. Но милые они. Младшая малявка мне по-английски: «Вы, мол, кто? Принц воды?» А я ей: «Да нет, какой я принц? Жабеныш местный…» А она свое твердит: «Принц, принц». Я ей: «Ладно – как в сказке, принц Жаба».

– По-английски с моей дочерью беседовал? – уточнил Макар.

– У меня в гимназии английский и французский хорошо шел. – Адам улыбался им. – Малявки меня растрогали своей добротой и непосредственностью. Так меня приняли тепло. Я решил сделать им в следующий раз подарок. Где бы я взял жабу? На нашем озере их нет. Не болото ведь, озеро. Но у «садыков»…

– У кого? – спросил полковник Гущин.

– У мигрантов с рынка все можно достать. Хочешь, кальян покурить, хочешь, чего покрепче. Собачьи бои они подпольно устраивают – зачем им алабаи такие? Они на них бабло гребут. Алабаи в загоне до смерти грызутся, а «садыки» на них ставки делают. И петушиные бои там… Я сам ходил… Когда один петух другого шпорой в кровь сечет, брюхо распарывает… У них даже богомолы в банке сражаются – а все пялятся, как богомол богомолу башку клешней – кирдык! Я на рынок к «садыку» одному пришел – тот с золотыми зубами, значит, пахан у них, – я ему: «Мне жаба нужна живая в террариуме. И хорошо бы ей корону на головку из фольги золотой». Он мне: «Сделаем, бакшиш давай». Я думал, они корону жабе приклеят «Моментом». Я не знал, что они ее нитками пришьют, честное слово!

– Ума-то у тебя хватило такое малолеткам дарить? – спросил Клавдий Мамонтов. – Ты вон какой продвинутый, креативный.

– Да я клянусь, не заметил я ничего! Малявки тоже не врубились, – просто ответил ему Адам. – Они так обрадовались. Я сказал – вот он я, буду теперь всегда с вами. А то они расстраивались, когда я уплывал, покидал их. Они такие маленькие, одинокие. Младшая мне поведала, что мама умерла…

Полковник Гущин глянул на Макара – тот побледнел. Значит, так он объяснил дочкам, почему матери Меланьи с ними нет. Не сказал, что та сидит в тюрьме…

– Я проникся к малявке. Вторая вообще ни бэ ни мэ – немая с детства, калека. Тоже жалко ее. Я ничего плохого не хотел, честно, только подбодрить их. Без родителей они ж мне сиротами показались, – повествовал подросток.

– С ними оставались гувернантка и горничная, – ответил Макар, он словно оправдывался теперь перед мальчишкой.

– А, ну конечно, ты папаша деловой. С детьми никто не считается. Со мной, например, тоже никто раньше не считался. Зато теперь…

– И что теперь? – спросил полковник Гущин вроде как даже с интересом неподдельным.

– Ничего. Как поставишь себя, так и заживешь.

– Ты мог бы в гости к нам приходить как нормальный человек – не тайком, когда мы все дома, – объявил Макар.

– Нет, гран мерси, на хрен, – Адам усмехнулся. – Теперь уж точно не приплыву.

– Для чего ты в павильоне в ту ночь разбил окно? – спросил полковник Гущин. – Своровать хотел что-то в «Восточных сладостях»? Залезть?

– Привычки не имею воровать. И сладкого я не ем. Какие сладости у «садыков»? Зараза одна, холера. По слухам, они вообще терьяк… ну, опий в этот свой рахат-лукум закатывают и нарикам толкают. Вы бы проверили. А вдруг слухи верные?

– Так зачем же ты разбил окно? Раз воровать ничего не собирался? Псов страшенных выпустил?

Адам смотрел на них. Потом усмехнулся, пожал плечами.

– Так, настроение накатило – потусить.

– И часто ты ночами из дома уходишь – «потусить»?

– Временами. Как у гения Пушкина написано в «Пире во время чумы»: «дома у нас печальны, юность любит радость…» Сейчас такая чума… тоска, жесть кругом. Разве вы этого не ощущаете?

Странное впечатление осталось у них от разговора с ним. А наблюдательный Клавдий Мамонтов, когда они покидали кухню, заметил, что в кладовой с винтовой лестницей стоял старший сын Зайцева – Василий. Он слышал их разговор. Он подслушивал? Или все получилось случайно?

Но еще больший сюрприз ждал их чуть позже.

– Он не воровать лез в рыночный павильон, Федор Матвеевич, – объявил Макар, когда они садились в машину за воротами дома с медной крышей. – Он все на рынке отлично знает – сам же сказал, что он бывал там не раз и всю подноготную уже успел изучить в свои пятнадцать. Он в курсе, что псов в павильоне на ночь запирали. Он хотел устроить большой раскарданс.

– Посостязаться в беге с собаками по полям? – Гущин хмурился.

– Он желал спровоцировать кровавое столкновение на рынке между национальными общинами. Я уверен в этом.

Клавдий глянул на Макара. «Ну, куда загнул… Воображение твое буйное. Чтобы мальчишка до такого додумался…»

– Спровоцировать драку мигрантов? Но как он собак-то отпугнул? Мы так и не выяснили, – ответил Гущин.

– Оттаскал бы я жабеныша за уши. – Клавдий Мамонтов явно сожалел теперь об упущенном шансе. – Что он насчет девочек плел! Макар, не бери в голову. Не одинокие они у тебя и не заброшенные. Делаешь ты для них столько, сколько не всякий отец-одиночка смог бы. Ты их оставил тогда, но ты не на гулянку в кабак отправился, а хоронить старика-адвоката за тридевять земель. И Августа – она не ущербная и не калека. Она особенная. У нее талант художника, а не болтушки. И, может, она еще заговорит.

В густеющих вечерних сумерках, наливавшихся тьмой, они доехали по бетонке до развилки и повернули в поля, так что дом Зайцева перестал быть виден.

На обочине в свете фар возникла фигура в черном. Женщина с распущенными темными волосами в льняной дорогой черной шали и льняных брюках. В запыленных домашних бабушах из черных кружев. Она подняла руку, останавливая их, а потом ринулась прямо к внедорожнику, когда он еще даже и не затормозил.