Коридор затмений

– Сколько вашему младшему лет? – спросил полковник Гущин.

– Пятнадцать.

– Он плавает на лодке по озеру?

– Я не знаю. Возможно. Лодка у нас есть, и катер был, только он в ремонте, – Василий Зайцев отвечал удивленно и настороженно. – Что все-таки стряслось? Что не так?

– Нам надо переговорить с вашим отцом и его женой, – распорядился полковник Гущин.

– Невозможно. Папа болен. А Ева… она тоже больна.

– Молодой человек, вы глухой? – повторил полковник Гущин бесстрастно. – Мы приехали к вам не чай пить. А по делу, которое касается семьи вашего соседа Макара Псалтырникова. С вами мы пока волнующий нас вопрос не обсуждаем. С вашим младшим мы поговорим позже. Сначала со взрослыми. С родителями.

– Вася, пусть поднимаются ко мне. Что ты споришь с ними? – послышался мужской голос из отворенного на втором этаже «замка» окна.

– Папа, зачем ты встал? Тебе после капельницы лежать необходимо, – громко ответил Василий Зайцев.

– Я лягу потом. А ты проведи гостей ко мне.

– Пошли, – сказал Василий Зайцев. – Но учтите, ему нельзя долго разговаривать. Проявите милосердие – вы, полиция.

Он не пустил их через главный вход и веранду – они обогнули дом и зашли со стороны патио – в большую кухню. Поднялись по винтовой лестнице из коридора – холла, служившего чем-то вроде хозяйственной кладовой – со стеллажами, заставленными моющими средствами, инвентарем для уборки и кухонной посудой.

Обстановка на втором этаже стильная, но тоже запущенная, как и участок, как и сад. Комната, схожая с больничной палатой. Кровать с кронштейнами, монитор на стене, кресло у окна.

На кровати сидел худой как скелет совершенно лысый мужчина в больничной робе и пижамных штанах. Возраст его было трудно определить. Полковник Гущин лишь глянул на него и притих. Таких он повидал в госпиталях и клиниках, в которых лежал после ковида и ранения, – онкологические больные. Прошедшие химиотерапию и многое другое.

– Простите за вторжение, – сказал он и представился по полной форме, назвал имена и фамилии Макара и Клавдия.

– Соседи наши? Слыхал я про поместье Псалтырникова, это ваш покойный отец? – Зайцев-старший обратил к Макару бледное лицо свое – ни кровинки в нем, только глаза с лихорадочным тусклым блеском. – А я Иван Петрович. Извините, что в таком виде затрапезном…

Они все как-то смешались, разом поубавилось гонора и желания идти на конфликт.

– Так какой у вас ко мне вопрос? – спросил Зайцев-старший.

В этот момент в комнату-палату зашла женщина восточного типа в робе медсестры.

– Зейнааб, повремени, пожалуйста, с инъекцией, а? – попросил Зайцев.

– Ждать нельзя, Иван Петрович. Что сейчас доктор сказал? Сразу после капельницы надо сделать укол. – В руке домашней медсестры был шприц. – Зачем вы приехали? – спросила она с раздражением. – Человек болен, а вы лезете.

– Тихо, тихо, не надо за меня заступаться. – Зайцев протянул ей руку, и она сделала укол.

Сверкнула глазами – словно молнией пригвоздила полковника Гущина – и ушла.

– Итак, коротко, сама суть вопроса. И мы вас больше не побеспокоим. У нашего друга Макара Псалтырниова – вашего соседа – маленькие дети. Две девочки и годовалый сын. Нам стало известно, что ваш младший сын Адам, – полковник Гущин тщательно подбирал слова, – тайком несколько раз приплывал на лодке в их дом и познакомился с девочками. Им четыре и шесть лет, понимаете? А вашему младшему пятнадцать.

«А может, это и не их сын? – подумал Клавдий Мамонтов. – Вот сейчас выяснится, что мы не туда приехали, зря побеспокоили. А жабий принц совсем не Адам Зайцев».

– Слыхал я, что полиция уже и за детей принялась. – Зайцев криво, горько усмехнулся. – А что не так с сыном? Что он, экстремист или фейки распространяет? Или постит что-то в сетях? Или ваших детей к чему-то склоняет плохому?

– Папа, – Василий, находившийся в комнате и молчавший, попытался вмешаться.

– Тихо, Вася. Раз приехала полиция ко мне, удостоила меня, так сказать, своего внимания и высказывает нам какие-то непонятные претензии, то я тоже молчать не буду. У меня рак печени, последняя стадия, мне жить осталось мало. – Иван Васильевич Зайцев глядел на них почти с вызовом – горьким, страшным вызовом обреченности. – Поэтому я вас, полицию, силовиков, не боюсь. Все, чем мы жили, что мы строили, что наживали, что создавали, о чем пеклись, – все, все обратилось в прах. Наши надежды, планы, наш бизнес, наши мечты, наши капиталы… С кем новое будете создавать, а? Ну вот я, например, потерявший почти все… я умираю от рака… И таких, как я, умирающих не только физически, но и морально, – утративших надежды, утративших сам смысл существования, – полным стало полно. С кем вы останетесь? Сын наш младший вас не устраивает. То, что он с вашими отпрысками общается?

– О том, что вы серьезно больны, мы не знали, иначе бы не побеспокоили вас, – ответил ему полковник Гущин. – Вы сами отец. Можете понять отцовские чувства Макара Псалтырникова, его беспокойство. Ваш младший сын… у него с девочками слишком большая разница в возрасте для общения. Но не это нас обеспокоило. Сама форма – он назвался детям тайным именем, странным каким-то – принц Жаба. Он привез им в подарок покалеченное земноводное. Жабу, которой причинил мучения… боль… Именно поэтому мы решили поговорить с вами.

– Как понять причинил мучения? – спросил Василий Зайцев недоуменно.

– Он нитками пришил к голове земноводного корону из фольги, – ответил ему Клавдий Мамонтов. – Надо же до такого додуматься было! И подарил покалеченную лягушку малолетним детям. Совсем, что ли, того он у вас?

– Не может такого быть. Папа, что за бред? – Василий Зайцев обратился к отцу. – Чтобы Адька такое сделал?!

– Позовите вашего младшего сюда, мы и проясним вопрос, – предложил полковник Гущин.

– Вася, позови его, – сказал Зайцев-старший.

– Но сначала нам бы хотелось с его матерью, вашей женой, переговорить, – заметил Гущин.

– Нет, исключено! Папа, да скажи им! – Василий Зайцев глянул на Гущина в упор – чего, мол, вы добиваетесь, а?

– Позови Адама, – снова велел Зайцев-старший.

Василий раздраженно пожал плечами и ушел.

– Насчет того, что вы говорили нам, не волнуйтесь, – полковник Гущин помолчал. – Ваше право говорить, что думаете. И мне жаль, что… со здоровьем у вас так все…

– Значит, не накатаете на меня донос? – Зайцев презрительно усмехнулся. – А то пишите – контора пишет. Сажайте меня. Мне уже все равно где умирать – дома ли, в больнице, в тюрьме… Врачи от меня отказались.

В комнату вернулся Василий, с ним зашел высокий светловолосый подросток в черной толстовке с капюшоном. Клавдий и Макар лишь глянули на него и…

– Ты по озеру на лодке плаваешь? – спросил его Зайцев.

– Плаваю, Иван Петрович, гребу, тренирую мускулы, – голос у Адама был уже юношеский, грубоватый, хотя и срывался на мальчишеский дерзкий фальцет.

– К соседям на огонек заплывал, у которых девочки маленькие?

– Малявки две? Мне интересно стало просто – кто там поселился? Дом ведь всю зиму пустовал. Так ради понта я сплавал.

– Не один раз сплавал ты в гости, – возразил полковник Гущин. – Подарок своим новым маленьким друзьям привез.

– Какой подарок? – Адам глядел на них с усмешкой.

– Жабу в аквариуме.

– Какую еще жабу? – Самая светлая и самая простодушная улыбка осветила лицо подростка – узкое как лезвие ножа, не по-детски красивое.

– С короной на голове, которую ты нитками прямо к коже пришил.

– Какую корону? Иван Петрович, чего они волну гонят на меня? Я понятия не имею, о чем они говорят.

Клавдий Мамонтов подумал – или препираться с ним в присутствии больного раком отчима, или просто оттаскать его за уши прямо сейчас. Наглый. Лживый. Смеется над ними. Издевается.

– Не ходи в гости к соседям. Там тебе не рады, – велел Зайцев-старший. – Больше он к вам никогда не придет. И на лодке не приплывет. Инцидент исчерпан?

– Да, – полковник Гущин кивнул. – Хотелось бы надеяться, что ваш младший слова принял к сведению. Чем ты жабу… иголкой или шилом? Не жалко тебе было живое существо увечить?