Коридор затмений

– Вы правда полиция? – спросила она громко. – Я не хотела в доме с вами говорить… я ушла и ждала здесь, одна ведь у нас дорога.

Голос ее – тот самый… что поразил Клавдия Мамонтова еще в доме. Не просто волнение, но плохо подавляемый страх в интонации… ужас… истерика.

Они вышли. На вид женщине можно было дать лет тридцать шесть, и, возможно, прежде она блистала энергичной яркой южной красотой – темноволосая, стройная, высокая. Но сейчас вид ее поражал неухоженностью, затравленностью, пожирающим ее внутренним беспокойством. Взгляд странный, бегающий… ранние морщины на лбу и у глаз, мешки под глазами. В темных густых волосах – нити седины.

– Вы – полиция? – повторила она настойчиво и словно умоляюще протянула к ним худые руки.

– Полковник Гущин, это мои коллеги, – полковник не стал вдаваться в подробности. – С кем имею честь разговаривать?

Конечно, они сразу догадались – вопрос риторический.

– Я Ева Лунева, жена Ивана Петровича. Я вас ждала здесь для разговора. Не хотела в доме. Они все… они разозлятся. Они считают меня сумасшедшей.

– Вы мать Адама? – спросил Клавдий Мамонтов.

– Он не мой сын.

Они опешили.

– То есть как не ваш? А чей же? – спросил полковник Гущин.

– Они вам скажут – Адам сын Евы. Но такого ведь просто быть не может, не библейский казус. – Странная женщина взмахнула рукой. – Может, я и сама когда-то так считала прежде, насчет кровных уз… Пока глаза мои не открылись. Он не мой сын. Я не знаю, кто он. Кто скрывается в его обличье.

– Как понять, кто скрывается? – полковник Гущин озадачивался ситуацией все больше.

– Он чуть не убил меня еще при родах. Но тогда я ничего не поняла, дура наивная, молодая. Он и потом меня едва не убил… Но в молодости я отказывалась верить фактам – я же нормальный взрослый человек, я не пациентка дурдома, я столько работала, добивалась успехов… А сейчас мои глаза открылись. Он не мой сын. Он хочет со мной покончить. С отчимом он уже… почти… наверное…

– Если не ваш сын, так кто же тогда пятнадцатилетний Адам Зайцев или Лунев? У него отчима фамилия или ваша?

Ева не мигая смотрела на полковника Гущина, медленно перевела взгляд на Клавдия, затем на молчавшего Макара.

– Фамилии не важны, имена тоже. Не верьте ни одному его слову – он отец лжи. И не верьте нашим в доме, они не понимают. Считают меня свихнувшейся идиоткой. К психиатру все посылают, только я не пойду к психиатру. Тот, кто выдает себя за моего якобы сына, – не сын мне. Личина такая у него, маска. Он глаза так всем отводит – мужу моему, сводному брату, нашей прислуге и всем другим… И матери моей покойной, и всем в гимназии прежней… В здешней школе они, наверное, чего-то испугались, почуяли… отдали его нам на домашнее обучение. И еще… самое главное… Только дайте обещание, что вы защитите меня, вы, полиция! Защитите меня от него! Ведь он уже пытался меня убить.

– Вы, пожалуйста, успокойтесь, – полковник Гущин постарался говорить мягко. – Расскажите, что случилось с вами и Адамом?

– Нет, сейчас не расскажу. Рано пока. Вы мне тоже не поверите. Я по глазам вашим вижу. – Ева оглядывала их с горестной настороженностью. – И вы меня уже безумной сочли. Шизофреничкой. Вы со стороны сначала сами некие факты узнайте.

– Какие именно факты? – спросил полковник Гущин, доставая из кармана служебную визитку и протягивая Еве.

– Здесь ведь пропадали, погибали дети? – спросила Ева.

Полковник Гущин отдал ей визитку.

– Я слышала ваш разговор с Васей – у вас в доме на озере тоже малыши. Глаз с них не спускайте. А отродью… не верьте. Ни единому его слову.

– Не верить Адаму, вашему сыну? – спросил Макар.

– Он не мой сын! – истерически злобно заорала Ева прямо ему в лицо. – Ты дурак набитый! Чайльд Гарольд долбаный, из Англии вернувшийся в родные пенаты! Мало тебе, что отца твоего отравили, что всем здесь в Бронницах прекрасно известно! Слушай, что я тебе говорю! Иначе и детей лишишься. И вы слушайте, полиция… – Она выдала чудовищное матерное ругательство, оскорбляя полицию. – Проверяйте то, что уже случилось. А когда ум ваш созреет, прояснится, мы снова поговорим.

– Успокойтесь, не волнуйтесь так. – Полковник Гущин не знал, как ее урезонить, он явно склонялся к мысли, что перед ними психически больная. – Я дал вам все свои контакты – хоть ночью, хоть днем мне звоните. Лично приеду. Не дам вас никому в обиду. Всегда мы вас защитим, ничего не бойтесь. Ни о чем не тревожьтесь.

– Прямо сражаете, гнобите меня своей добротой. – Ева опустила глаза. Визитку она держала в руке. – Ну и … с вами!

Оскорбив их матерно на прощание, она шагнула к опушке и… словно растворилась в ночной тьме леса.

– Больная баба, – констатировал Клавдий Мамонтов в машине. – Муж умирает от рака, она в стрессе, крыша поехала. Все признаки острого психоза налицо – за собой не следит, сквернословит, не может удержать себя.

– Она Макара назвала Чайльд Гарольдом. – Полковник Гущин о чем-то снова думал. – Хорошо образованна. И парень… ее отпрыск… он тоже не по летам взрослый и начитанный.

– Я прослежу, чтобы соседи полоумные не то чтобы в гости, а на пушечный выстрел к твоему дому не подходили. К детям, – пообещал Клавдий Макару – тот тоже о чем-то думал.

– Ты сначала ответь мне на один вопрос. – Полковник Гущин смотрел с заднего сиденья в зеркало на Клавдия. – Здесь, в Бронницах, пропадали дети?

– Нет, что вы, Федор Матвеевич, мы на озере месяц живем – ничего не слышно в округе. А прошлым летом вы сами здесь сколько гостили. Не было ничего, – взволнованно ответил за друга Макар. – И раньше тоже ничего такого. При отце.

– Клавдий, что молчишь? – спросил полковник Гущин.

– В начале апреля, – коротко ответил Клавдий Мамонтов. – Ты, братан, с семьей сюда еще не переехал. Я всю ту неделю работал в Балашихе, где вооруженные задержания шли по ворам в законе, меня на подмогу отправили. Вернулся, когда здесь, в Бронницах, уже все закончилось – поиски. Подробностей я не знаю. Известно мне лишь, что ребенок пропал и его скоро нашли. Мертвым. И сочли все несчастным случаем.

– Завтра в УВД поднимем материалы из архива, – решил Гущин. – Надо понять, что произошло.

Глава 14

Коридор

Вечер они провели вместе с детьми. Клавдий Мамонтов вспомнил слова Макара о том, что теперь он живет только ради них. И Клавдий понял, о чем он. Однако дети бывают разные. Они в итоге вырастают, взрослеют… Пример совсем иных отношений между детьми и родителями они видели только что в доме под медной крышей.

Но у Макара они играли и возились с малышами в детской и в гостиной – сами как пацаны, отдыхая душой от тревог и забот. Полковник Гущин имел краткую беседу с гувернанткой Верой Павловной – он отвел ее к окну и взял за обе руки. Старая гувернантка зарделась, очки ее сползли на кончик носа, она смотрела на полковника Гущина так, что Макар сгреб Лидочку и Августу в охапку, отвлекая их внимание от этой колоритной парочки. Однако романтизм в заявлении полковника Гущина гувернантке отсутствовал – напротив, царила суровая проза. Держа ее за обе руки, он настойчиво и проникновенно убеждал ее удвоить, утроить, удесятерить внимание – ее и Машино – в отношении детей, потому что… Обстоятельства какие-то непонятные, темные, а мы уже с вами, Вера Павловна, помня о похищении Августы, научены горьким опытом. Дети ведь что? Они как вода, которая «всегда дырочку найдет». Несмотря на вашу заботу и неусыпный контроль, у девочек как-то получалось отлучаться к озеру, чтобы общаться с незваным гостем и видеться с ним на конюшне. А гость – парень странный, если не сказать больше. Так что надо быть очень, очень внимательными вам с Машей, когда Макар отсутствует и нас с Клавдием нет здесь, понимаете?

Вера Павловна срывающимся фальцетом пообещала – она, мол, всегда… костьми ляжет… можете положиться, Федор Матвеевич! И Маша пылко подтвердила. Макар, скорчив на лице самую строгую мину, объявил Лидочке и Августе «час отца» и стал внушать: никогда больше не ходите тайком одни к озеру, к той заводи в кустах, к конюшне. Никогда не разговаривайте с «жабьим принцем», что бы он ни обещал, как бы ни просил. Августа восприняла слова отца спокойно, даже удовлетворенно. А вот Лидочка насупилась и топнула ногой. В голубых ее глазках сверкнули слезы. Она заявила отцу, что Toad – жаба – ее друг. На что Макар ответил, что жабу в аквариуме он отвезет ветеринару, а мальчишку, если тот явится снова, повесит за ноги на сосне как Пиноккио. Выбирай, мое солнышко, сама ему судьбу. Лидочка сверкнула в сторону отца глазами уже с гневом. И отвернулась. Заплакала, уповая теперь на жалость.