Страница 5 из 8
Следующим утром оргкомитет саммита представил миру заявление, в котором резко осуждал Хэ Цзянькуя. В то же время своим заявлением они открыли дверь к «строгому и ответственному» созданию еще большего количества генно-модифицированных детей. Оргкомитет настаивал на том, чтобы клинические испытания на эмбрионах продолжались, но только при «строгом независимом контроле, веском медицинском обосновании, отсутствии разумных альтернатив, долгосрочном последующем наблюдении и внимании к социальным последствиям»13. Порицая Хэ за нарушение научных и социальных норм, комитет тем не мене настаивал, что разумное развитие в этой области все-таки возможно.
Коммюнике подчеркивало необходимость проявлять осмотрительность и осторожность. Но также гласило, что гонка за генетическое изменение человека снова началась. Небольшая группа элитных исследователей, в том числе с серьезным конфликтом интересов, решила вырваться вперед в тот самый момент, когда мировая общественность недвусмысленно просила их притормозить.
Глава 1
Я даже рада, что не оказалась первой
Давайте представим, что история первых в мире CRISPR-малышей началась иначе. Во время перелета из Лондона в Гонконг 33-летний ирландский генетик Хелен О’Нил заговорила с сидевшим рядом с ней человеком. Он спросил ее: «Если бы вы могли выбрать одну вещь, за которую люди бы вас помнили, то что бы это было?» Генетик ответила, что хотела бы войти в историю как первый ученый в мире, возвестивший о появлении отредактированного ребенка. О’Нил, как и доктор Хэ, который был всего на несколько месяцев старше ее, мечтала продемонстрировать прорывное применение этой технологии. После новостей с саммита ее попутчик нашел страницы О’Нил в LinkedIn и написал: «Готов поспорить, вы даже рады, что не были первой».
В воскресенье, через неделю после того рейса и сразу после окончания саммита, я встретился с О’Нил на позднем завтраке в Гонконге. Я чувствовал себя вялым, как будто бы с похмелья. Хелен О’Нил поведала мне, что в Университетском колледже Лондона у нее была готовая лаборатория со всем необходимым оборудованием для генетической инженерии человеческих эмбрионов, но генетик активно пересматривала свои амбиции и жизненные цели. «Я даже рада, что не оказалась первой, – призналась она. – Я все еще не отказалась от этой затеи, но надо сделать все правильно. Не хочу оказаться под пристальным радаром людей, постоянно спрашивающих: “Что же ты творишь?”»
О’Нил была разочарована поспешностью и неаккуратностью исследований Хэ Цзянькуя. «Именно такие ученые сжигают мосты для всех остальных», – сказала она. В то же время О’Нил признала, что на подобную реакцию людей могли повлиять и националистические настроения, недоверие к Китаю и даже расизм. Генетик сказала: «Если бы этот эксперимент проводили в Европе или Америке, его могли бы встретить совершенно иначе».
Несколькими днями ранее, в ходе своей лекции на саммите, О’Нил рассказала о двух британских ученых, знакомых большинству присутствующих. Когда в 1978 году Патрик Стептоу и Роберт Эдвардс создали первого в мире «ребенка из пробирки», разгорелась буря негодования: исследование во всю критиковали пресса, Папа Римский и известные ученые. Клинику Стептоу и Эдвардса даже закрыли на два года. Со временем Стептоу и Эдвардс получили частное финансирование и продолжили свои эксперименты, разработав первые методы экстракорпорального оплодотворения (ЭКО), даже несмотря на то что общество ясно просило их остановиться. Работа ученых была отмечена Нобелевской премией, но ЭКО стало распространенной практикой только в 2010 году, 30 лет спустя1.
О’Нил рассказала и о другом исследователе, имя которого было мало знакомо делегатам саммита. Индийский врач Субхас Мукерджи открыл экстракорпоральное оплодотворение независимо от Стептоу и Эдвардса. Второй в мире ЭКО-ребенок появился на свет в Калькутте всего через 67 дней после объявления о рождении первого такого младенца в Англии. Доктор Мукерджи впервые применил криогенные методы – заморозку и разморозку эмбрионов человека. Но индийское правительство раскритиковало авантюрного ученого. Отвергнутый обществом, Мукерджи покончил жизнь самоубийством2. «Что может оказаться разрушительным для карьеры одного человека… то иногда, в другой культурной среде, могут принять и восхвалять», – прокомментировала О’Нил.
Хелен О’Нил по-прежнему хочет проводить эксперименты по генной хирургии эмбрионов, чтобы устранять нежелательные мутации, а также «исправлять гены, вызывающие болезни». В лондонской клинике по лечению бесплодия не хватало складских помещений, поэтому они планировали частично избавиться от своей коллекции эмбрионов. О’Нил хотела выкупить у этой клиники криогенную емкость с сотнями замороженных эмбрионов. Все эмбрионы были пожертвованы для исследования потенциальными родителями, которые пытались зачать ребенка с помощью ЭКО. Генетические тесты показали, что каждый из эмбрионов был идиосинкразическим, то есть проявляющим различные нежелательные признаки от муковисцидоза до заболевания крови под названием бета-талассемия. О’Нил хотела проводить эксперименты с CRISPR и другими средствами для манипуляций с ДНК, чтобы постараться исправить эти генетические заболевания.
О’Нил полагала, что в тех случаях, когда эффективных альтернатив попросту не существует, для устранения генетических заболеваний можно использовать CRISPR. По словам генетика, смелый призыв руководства саммита продолжать эксперименты объяснялся чисто техническим фактом: скорее всего, генно-инженерные технологии окажутся крайне эффективными на свежеоплодотворенных яйцеклетках с одной – двумя клетками-мишенями. Клинические испытания генной терапии у взрослых имели ограниченный успех, потому что генетически изменить весь организм очень трудно. В среднем взрослый человек состоит из 37 триллионов клеток, каждая из которых имеет собственную ДНК, упакованную в хромосомы. Таким образом, крайне сложно и практически невозможно изменить с помощью CRISPR все клетки.
Большинство эмбрионов, которые О’Нил пыталась получить из лондонской клиники, были заморожены в период от трех до пяти дней после оплодотворения. То есть они состояли из 8–200 клеток. CRISPR все еще далек от 100 % точности, поэтому О’Нил прекрасно понимала, как трудно «исправить» дефектный генетический код в каждой клетке даже такого эмбриона. Тем не менее О’Нил уверена, что семьи с генетическими заболеваниями благодаря CRISPR могут получить шанс завести здоровых детей.
Отчаявшиеся люди, которые мечтают о ребенке и изо всех сил стремятся стать родителями, не остановятся ни перед чем. «Ради своей цели они готовы на все», – объясняет О’Нил. Но в действительности она ни разу не встречалась ни с одной из пар, которые пожертвовали эмбрионы лондонской клинике. О’Нил часто думает, нашли ли такие семьи способ завести здорового ребенка или все еще надеются на достижения науки. Некоторые эмбрионы были пожертвованы клинике десятки лет назад, когда редактирование нежелательных генов казалось невозможным. Некоторые из доноров, вышедшие из детородного возраста, могут получить внезапную возможность завести ребенка. Если клинические испытания CRISPR на эмбрионах одобрят в Англии, О’Нил представляет буквально, как эти родители будут спрашивать: «У вас есть мои эмбрионы? Где они? Можно ли их исправить?». По мнению генетика, крайне неэтично будет модифицировать гены этих эмбрионов и не перенести их в утробу матери.
Хелен О’Нил предупредила меня, что, помимо известных рисков ЭКО, исследование CRISPR на эмбрионах человека сопряжено с множеством неизвестных рисков. Прием высоких доз гормонов, хирургическое удаление яйцеклеток и имплантация эмбриона в ходе обычного ЭКО – все это «довольно инвазивные для женщины процедуры, – сказала она. – Это длительный процесс, который, кроме того, является стрессовым для организма – и для эндокринной, и для нервной системы». Доктор О’Нил – восходящая звезда в науке, области, где традиционно доминировали мужчины. Ей хотелось бы видеть более строгие этические руководства и продуманные законы, которые защитили бы женщин от необоснованной экспериментальной практики и произвола в медицине, ориентированной на прибыль.