Страница 2 из 8
После бессонной ночи на гала-приеме, устроенном гонконгским миллиардером, я встретился с Дженнифер Дудной. Общаясь с международными финансистами и научной элитой, я чувствовал себя слегка не в своей тарелке. На мне все еще сказывалась усталость от долго перелета из Сан-Франциско, где несколько дней назад я встречался с активистами ВИЧ-положительного сообщества. Попивая бокал шампанского в кулуарах с Дудной, я взял у нее интервью. Я включил цифровой диктофон и предложил ей поразмышлять над экспериментом Хэ Цзянькуя.
Дженнифер Дудна призналась, что манипуляция с генной устойчивостью к ВИЧ – еще «не самое худшее, что он мог выбрать», поскольку ранние эксперименты в США уже демонстрировали многообещающие результаты. Но тут же добавила: «Я ни в коем случае не одобряю это исследование». Несмотря на это Дудна предположила, что в ближайшем будущем с Хэ могут снять обвинения. «Давайте перенесемся на какое-то время вперед, – продолжила она. – Допустим, на два года. Теперь это здоровые двухлетние девочки, и кажется, что все прошло хорошо… Тогда люди оглянутся назад и скажут: “Может, сам процесс и не был правильным, но результат оказался достойным”». Дудна критиковала «процесс», поскольку считала его тщательно спланированным рекламным ходом. Результаты исследования были представлены в видеороликах на YouTube, а не в рецензируемой научной публикации. «Заявление вбросили как неожиданный релиз альбом Бейонсе», – сообщали STAT News.
Позже я узнал, что всего за несколько недель до публичного объявления доктор Хэ отправил свое исследование редактирования эмбрионов в престижный журнал Nature. Он планировал сохранять эксперимент в тайне, пока авторитетный журнал не примет статью к публикации. Но Антонио Регаладо, журналист-расследователь из MIT Technology Review, разузнал ключевые факты и обнародовал историю еще перед началом саммита. Заранее записанные видео публиковались на YouTube по мере нарастания споров. На фоне этой шумихи Nature отклонил статью.
История докторе Хэ должна была стать неким переходом к более масштабной области – рассказу о CRISPR и открытию генетической медицины. На мероприятии неоднократно звучали новости о других попытках генетически модифицировать человека. В Англии, США и многих других лабораториях континентального Китая уже проводились эксперименты. И так как миллиардеры и инвесторы с Уолл-стрит активно подключались к процессу, а врачи и ученые делали карьеру в сфере CRISPR, я невольно задавался вопросом: кого же считать провидцем, а кому суждено стать изгоем?
Сама Дженнифер Дудна не интересовалась эмбриональной инженерией; ее лаборатория занималась в основном фундаментальными науками. Но пару лет назад к ней обратился предприниматель из Сан-Франциско с вопросом, не хотела бы она присоединиться к венчурному стартапу по фертильности, «ориентированному на женщин – предположительно фертильных – в возрасте от 20 лет, которые какое-то время не хотели бы иметь детей». Бизнесмен намеревался собрать яйцеклетки у молодых женщин и сохранить их в замороженном состоянии до тех пор, пока сами женщины позже не захотят иметь детей. Нанимая передовых ученых в сфере CRISPR, предприниматель надеялся предоставить клиентам самые лучшие решения в области генной инженерии. «“Людям, которые возвращаются в 40 лет с намерением завести ребенка, я смогу предложить сразу несколько вариантов”, – вспоминает Дудна слова бизнесмена. – Звучит фантастически, но кто знает».
От этого коммерческого предложения Дудна отказалась, но поучаствовала в ряде других стартапов: Caribou Biosciences, Intellia Therapeutics и Mammoth Biosciences, призванных развивать медицинское применение генетической хирургии для взрослых. Кроме того, Дудна оказалась вовлечена в затянувшийся патентный спор, который, по некоторым данным, оценивается в миллиарды. Суть спора заключается в том, чьей интеллектуальной собственностью является CRISPR.
В погоне за славой и богатством доктор Хэ был не одинок. Казалось, на саммите не было ученых, не виновных в финансовых конфликтах интересов. Все эти предприимчивые биологи уже собрали от венчурных инвесторов, крупных фармацевтических компаний и фондового рынка сотни миллионов для экспериментов по генной инженерии на людях. Я подслушал оживленную беседу о новых инвестиционных возможностях. Недавно в США одобрили первую генную терапия для лечения рака – терапию стоимостью в 475 000 долларов. И пока ученые восторгались CRISPR-революцией, я спокойно размышлял, как генетическая медицина потрясает общество. Ориентированные на прибыль предприятия в области исследований и медицины открыли новую эру колоссального медицинского неравенства.
Поскольку рыночные силы продвигают CRISPR в клиническую практику, я решил ответить на основные вопросы о науке и справедливости: кто получает доступ к передовой генетической медицине? Есть ли творческие способы демократизировать эту область? Размышляя над этим, я параллельно исследовал и вопросы, которые могут серьезно повлиять на будущее нашего вида: можно ли дать родителям право выбирать генетические характеристики своих детей? До какой степени допустимо изменять состояние человека, вмешиваясь в ДНК?
Будучи культурным антропологом, я часто замечал, что во всех спорах о природе человека выступаю против биологов. С тех пор как в 1928 году Маргарет Мид написала «Взросление на Самоа»[1], антропологи стали утверждать, что жизнь человека определяется «социальным окружением, средой, где родился и был воспитан человек», а не одной наследственностью. Недавно антропологи присоединились к другим прогрессивным мыслителям в попытках выяснить, какие новые экспериментальные возможности открывает перед людьми наука12. Теперь мы изучаем, как нашу социальную среду формируют синтетическая химия, смартфоны, интернет и биотехнологии.
Вместо того чтобы ограничить свое исследование какой-то одной культурой, я преследовал цель картировать влияние генной инженерии на человечество. Я путешествовал по миру, следуя за CRISPR, – как он переходил от сообщений в СМИ в лаборатории, проходил через алгоритмы искусственного интеллекта в клетки эмбрионов и тела живых людей. Пока ученые, корпоративные лоббисты, врачи и предприниматели в сфере биотехнологий пытались реконструировать саму жизнь, я изучал через призму антропологии новые формы власти.
Я предложу вам мозаичный портрет. Это история о людях и проблемах по обе стороны власти, которые появились вместе с CRISPR. Я вращался среди влиятельных людей, находясь в их родной среде обитания: на конференциях, в роскошных отелях, ресторанах, корпоративных офисах и оснащенных лабораториях. Чтобы лучше понять, как изменяется социальное неравенство в этом дивном новом мире, я брал интервью у хронических больных, ученых-инвалидов и хакеров. От центров власти к периферии – я шел туда, где мог найти ответы. В то время как новые технологии преобразовывали науку и медицину, вновь возникали старые конфликты.
Когда я задался целью встретиться с одними из первых генетически модифицированных людей, то вышел на активистов, которые вели борьбу со страховыми агентами и биотехнологическими компаниями за методы лечения, потенциально спасающие жизнь. За 10 лет до того, как Хэ Цзянькуй спровоцировал разногласия в Китае, небольшая группа ВИЧ-позитивных геев в США незаметно приняла участие в клиническом испытании, получившим название «Эксперимент по редактированию генов, впервые проводимый с участием человека». Исследователи планировали удалить у этих людей ген – ту же последовательность ДНК, которую позже выбрал доктор Хэ, намереваясь создать устойчивость к вирусу и восстановить поврежденную СПИДом иммунную систему. Мэтт Шарп, один из ветеранов-активистов по борьбе с ВИЧ и участник этого исследования, убедил меня, что изменение его личной ДНК не так уж важно, но в генной инженерии сокрыт действительно большой медицинский потенциал. Кроме того, Шарп подтвердил мои подозрения: биотехнологические компании ставят прибыль выше здоровья человека, поскольку ищут перспективные сферы применения генного редактирования в клинической практике.
1
Маргарет Мид. Культура и мир детства. Избранные произведения. – М.: Издательство «Наука». Главная редакция восточной литературы, 1988.